“Параноиды жилья”:
к вопросу о социальных и культурных детерминантах психопатологии
Илья Утехин (ilia@eu.spb.ru)
Термин “параноиды жилья” был предложен А.В.Медведевым в его проницательной и информативной статье (Медведев 1990) для обозначения особой группы психических расстройств позднего возраста, у которых есть общая черта: содержание бреда и галлюцинаций привязано к месту проживания больного. Такие расстройства принадлежат к разновидностям инволюционных психозов, проблематика которых в мировой и особенно в отечественной геронтологической психиатрии изучена довольно подробно (см. обзор истории их изучения и классификации в книге (Штернберг 1977, гл.
7)). [Инволюционные психозы - группа психических заболеваний, проявляющихся в пожилом и старческом возрасте, которые не приводят к слабоумию.]
Среди них возможно выделить бредовые паранойяльные психозы и т.н. “параноиды позднего возраста” (Шахматов 1996; ср. также Штернберг, Концевой 1985, 125).
Вопрос об этиологии и классификации расстройств с подобной клинической картиной - а среди них выделяют шизофренический процесс, уже имевшийся в вялотекущей форме в более раннем возрасте, позднюю манифестацию шизофрении, и особую “диагностически спорную группу” инволюционных параноидов (Жаркова 1991, 19) - весьма сложен. Мы не можем ставить задачи разрешить его, но надеемся, что изложенные ниже замечания проливают свет на один из этиологических факторов инволюционных параноидов нешизофренического характера.
Пока достаточно отметить, что диапазон заболеваний, при которых может наблюдаться синдром бреда ущерба, широк (Жислина 1967, 7). Один из важнейших пунктов в обсуждении этой проблематики в отечественной психиатрии - имелось ли нечто подобное, хотя бы в зародыше или в латентной форме, в более ранние периоды, когда окружающие считали человека нормальным и его поведение не попадало в поле внимания психиатра. Психиатр склонен ответить на этот вопрос просто: все эти люди могли бы быть еще в молодости отнесены к психотическим личностям, если учесть их характерологические особенности (например, Шахматов 1996, 117). Что-то такое было у них и раньше, это были акцентуированные личности с параноическими чертами. Но вот они состарились, их личностные особенности заострились, а когда произошло какое-то травмирующее событие (скажем, потеря близкого человека), это стало дополнительным фактором в складывании и
проявлении патологии.
Характерно, что собственно “параноид жилья” возможно даже трактовать вне прямой связи с пожилым возрастом. Люди в любом возрасте могут подозревать ближнего в систематическом воровстве и спланированных издевательствах над собой, менять замки и кляузничать на соседей - и эти явления могут достигать патологических масштабов, приводя к серьезным изменениям личности. Как отмечает И.Г.Беленькая, “подобные бредовые расстройства можно наблюдать в
структуре психозов в молодом и зрелом возрасте”, и “”кухонный” характер тематики не столько является принадлежностью позднего возраста, сколько составляет особенность данной психопатической структуры” (Беленькая 1986, 111-112), хотя чаще проявляется в старости. Более того, некоторые авторы считают, что фактор психологической травмы, предшествовавшей развитию заболевания, не является обязательным (Яцемирская 1979, 174).
Отдельные высказывания психиатров указывают на тот очевидный факт, что содержание бреда при “параноидах жилья” опирается на вполне конкретные социальные и культурные факторы. Похоже, что именно “коммунальный” тип жилища чаще коррелирует с определенным типом расстройства. Так, А.В.Медведев пишет: “Не исключено, что при развитии “параноида жилья” совместное проживание больного в одной квартире с соседями или родственниками делает более вероятным возникновение паранойяльного варианта, в то время как изолированное проживание способствует возникновению галлюциноза” (Медведев 1990, 66). Но роль условий проживания чаще трактуется как влияние скорее на то наполнение, которое получает схема бреда, но не на сам психоз, который лишь принимает свои специфические формы в данных конкретных условиях. Сама психопатическая структура мыслится относительно независимой. При наличии заболевания определенного типа она имеет вполне определенную структуру, где есть как бы пустые места, валентности, которые нужно заполнить.
И естественно, казалось бы, что если больной живет в одной квартире с другими людьми, первейшими кандидатами в злодеи окажутся соседи.
Между тем, интересно разобраться, откуда берется и почему столь распространена именно среди жителей коммунальных квартир (ККсама данная психопатическая структура с ее валентностями.
Наши наблюдения, пусть и не имеют под собой сколько-нибудь прочного статистического основания, все же склоняют к выводу о том, что в данной культурной среде паранойальные черты личности по каким-то причинам очень распространены. Эта среда либо способствует проявлению определенных индивидуальных характерологических особенностей, либо она сама активно их формирует, если материал оказывается благодатным. Та или иная трактовка зависит, скорее, от теоретической установки: если мы согласимся, что психопатология до некоторой степени есть культурный конструкт, мы встанем на вторую точку зрения.
Представляется возможным указать основные источники такого формирующего воздействия среды. Полевые этнографические исследования в КК С.Петербурга, в ходе которых применялись методы интервьюирования, наблюдения, включенного наблюдения и эксперимента, позволили выявить ряд характерных моделей поведения и интерпретации событий жильцами КК.
Особенность КК как типа жилища состоит прежде всего в “прозрачности” пространства: жизнь индивида протекает на виду у других людей, которые осведомлены обо всех подробностях жизни друг друга. Граница приватного и публичного пространства проницаема, ведь живущие вместе люди, не являющиеся друг другу родственниками, видят, слышат и чувствуют запахи друг друга в ходе повседневного общения - они оказываются как бы “на сцене” даже сидя в туалете, моясь ванной или лежа в кровати в собственной комнате, потому что соседи в любой момент могут позвать к телефону, сообщить, что пришли гости или подгорела кастрюля, или же указать на то, что настало время уступить другим очередь пользоваться общими благами. Даже в современных условиях, когда плотность населения КК стала заметно ниже и исключительно редко встречаются ситуации, когда неродственники живут в одной комнате, постоянное взаимодействие нескольких поколений одной семьи в замкнутом пространстве одной комнаты и нескольких семей, зачастую различающихся образом
жизни и социальной принадлежностью, в относительно прозрачном и тоже замкнутом пространстве одной квартиры позволяет говорить об особенностях личности, производных от специфики повседневных отношеий. Показательно, насколько шокирующим может оказаться во многих отношениях переселение в КК для человека, до тех пор с детства жившего в отдельной квартире.
Ограниченность ресурсов общего пользования и необходимость затрачивать определенную сумму усилий на поддержание пространства в приемлемом состоянии требует эффективных способов распределения ресурсов и затрат. Соответствующие практики (различные способы организации очереди и определения индивидуальных
долей расходов денег и затрат труда) составляют предмет постоянной заботы жильцов КК, окрашенный ревнивым чувством справедливости: не только собственная доля, но и доля всех остальных оказывается в фокусе внимания каждого, ведь если кто-то выгадывает что-то для себя, он делает это за счет остальных. Баснословные примеры крохоборства при установлении доли в оплате электричества общего пользования весьма красноречивы. Так, одна пожилая дама требовала увеличить долю соседа потому, что его гости звонят ему три звонка и приходят часто, а ей - только один, и посетители ее немногочисленны. Общеизвестной темой ко
ммунальных скандалов является освещение мест общего пользования. В наши дни редко встречается система, когда гроздь лампочек в туалете соответствует грозди выключателей снаружи, или же отдельным выключателям в комнате каждого жильца - с тем, чтобы не было возможности воспользоваться чужим электричеством. Между тем, нередко и сегодня можно встретить ситуацию, когда части коридора освещаются лампочками, принадлежащими разным соседям, и зажечь их без разрешения оказывается грубым нарушением этикета. При низкой цене на электроэнергию особенно заметно, что эти споры преследуют прежде всего символические цели, ибо реальный выигрыш здесь не может оказаться сколько-нибудь существенным. Таковы же и конфликты по поводу сантиметров пространства в местах общего пользования.
Специфический подход к общим благам, когда они представляются частями одного большого ресурса и оттого требуют справедливости в распределении, в традиционном коммунальном сознании переносится на блага вообще. Чувство зависти в самых разнообразных формах окрашивает взаимоотношения соседей. Они стерегут свое добро, волей-неволей попадающее на глаза остальных жильцов в местах общего пользования, и берут на заметку все приобретения, жизненные успехи и вообще все, что выбивается из обычной колеи повседневного уровня потребления других соседей. Для того, чтобы сгладить возможные вредные последствия зависти для коллектива (кражи, порча имущества, сглаз), используются специальные средства символического разделения благ с потенциальными завистниками - например, угощение пищей или напитками и “представление” новых вещей (обуви, одежды).
Тот факт, что часть индивидуального имущества находится в местах общего пользования и не может постоянно контролироваться владельцем, становится источником невольного беспокойства, вызванного не столько с материальной ценностью имущества, которое может быть расхищено, сколько с остро переживаемой возможностью нарушения неприкосновенности сферы, ассоциирующейся с личностью. Это наглядно иллюстрирует следующий пример. По возвращении с дачи один жилец обнаружил, что в его коробке, лежавшем на его кухонном столе, недостает одной спички (спички предварительно были им посчитаны). В ходе
скандала сосед признался, что однажды воспользовался чужими спичками, и предложил в качестве компенсации морального и материального ущербы целый коробок спичек. На что пострадавший, выбросив предложенный коробок в форточку, в резкой форме заявил, что ему не нужны спички, а нужно, чтобы его вещи оставили в покое. Заметим, что
такого рода конфликты, связанные с пользованием чужим имуществом без разрешения владельца, встречаются исключительно часто и не являются чем-то из ряда вон выходящим для коммунального общежития, ведь систематическое использование чужого мыла, соли, спичек, полотенец, тряпок, посуды и т.п. довольно обычны. Характерна именно обостренная чувствительность жильцов к этим повседневным происшествиям.
Нередко вторжение чужих с личную сферу трактуется как загрязнение, а соседи из враждебного лагеря понимаются как грязные, не соблюдающие гигиену (при этом дружественные соседи - чистые, и им, по молчаливому взаимному соглашению, позволительно пользоваться спичками и тазами). Само понимание нечистоты никак не связано с медицински понятой гигиеной - например, нечистым могут считать человека, который, по мнению соседей, моется слишком часто (“Эта Наташа, она, наверно, очень грязная женщина, она каждый день душ принимает”, как утверждает соседка, которая, в отличие от “грязной” женщины, моется еженедельно, что более типично для КК). Гигиенические практики жильцов КК непосредственно связаны с понятием о “своем” и “чужом”, “приватном” и “публичном”. Публичное никогда не бывает вполне чистым и требует модификации - стульчак общего унитаза покрывается полосами газеты, в общей ванне моются, поставив свой таз или корыто, в общей раковине моют посуду в собственной тазу или собственной миске. Грязь, производимая с
оседями в местах общего пользования, считается одним из главных неудобств коммунальнального общежития и нередко приводит к конфликтам с участием дежурного по квартире, которому сообщество временно делегирует ответственность за поддержание мест общего пользования в приемлемом состоянии.
Конфликты вообще составляют неотъемлемую часть коммунальной повседневности, поскольку интересы сторон систематически сталкиваются и именно отношения жильцов между собой, а не конкретные происшествия являются движущей силой конфликтов. Конфликты как бы растворены в самой структуре сообщества, как соль в насыщенном растворе, и требуется только повод, чтобы латентное напряжение нашло выход в форме открытого противостояния, на время снимающего остроту напряжения. Но движущая сила конфликтов никуда не девается, как никуда не девается соль из раствора, в котором разболтали выпавшие кристаллики. Отношения соседей дают обильную почву для того, что в психозе разворачивается как “бред отношения” или “бред обыденных отношений”, характерная разновидность маломасштабного бреда (Штернберг
, Пятницкий, Концевой, 1979).
Отношения соседей наглядно выражаются в особенностях организации коммуникации в повседневном общении. В своей квартире “я здороваюсь с кем хочу и когда хочу”, тем самым выражая некоторый смысл. Наличие и тон приветствия, подтекст слов, жестов и действий, используемый уровень вежливости - все это различные каналы, постоянно активные во всяком бытовом взаимодействии и передающие информацию об отношениях общающихся. Даже если у кого-то нет намерения сообщать что-то в данный момент, он должен быть готов к тому, что каждый его жест и само его присутствие могут быть интерпретированы тем или иным образом. Согласно известному тезису Грегори Бейтсона, находясь в одном пространстве, невозможно не коммуницировать. Как представляется, все
эти замечания имеют прямое отношение к клинической картине рассматриваемой патологии.
Отправным пунктом наших рассуждений стало следующее наблюдение: бред больных зачастую настолько систематичен и укладывается в рамки рациональности, что иногда возможно определить бредовый характер высказываний лишь по косвенным признакам, если нет возможности опереться на альтернативный источник информации или на собственное наблюдение. В КК, действительно, нередки случаи конфликтов, враждебных отношений между соседями и воровства. Все то, что больное воображение приписывает соседям, в принципе, случается в жизни КК - и подглядывание, и подслушивание, и рассматривание чужих вещей в отсутствии хозяина, и их нечаянная или намеренная порча, и даже такие факты как подмена вещей или продуктов (часто встречающийся мотив как в бреде, так и в жизни КК) сами по себе не противоречат нормальному ходу вещей. Разве что намеренное вредительство и систематическая травля распространены не столько в жизни, сколько в воображении жильцов КК
, хотя и они встречаются, как свидетельствуют данные из разнообразных (в т.ч. милицейских) источников и личные наблюдения.
Правдоподобие маломасштабного бреда “кухонной” тематики хорошо знакомо всем участковым милиционерам и депутатам разных уровней, ведущим прием граждан. Результатом проверок по материалам жалоб на распоясавшихся квартирных хулиганов обычно оказывается заключение следующего содержания: “В ходе проверки материала не выявлено объективных данных, подтверждающих, что соседи совершают у Вас кражи”. Такое заключение не устраивает заявителя, и он продолжает добиваться правды во всех возможных инстанциях, причисляя милицию и депутатов к покровителям своих преследователей (“все они заодно”).
Лейтмотивами письменных и устных жалоб являются навязчивое преследование и вредительство со стороны соседей, воровство и нанесение телесных повреждений. “Все ценные хорошие вещи выкрали, осталась одна рвань” - так воспринимает свое плачевное состояние заявитель, прилагая длинный список украденных вещей, среди которых основное место занимают предметы одежды, посуды, домашней утвари, столовые приборы, ножницы, разного рода мелочи вроде пуговиц и булавок, мелкие суммы денег, а также продукты.
А.В.Медведев (Медведев 1990, 63) в общих чертах описывает механизмы формирования бреда следующим образом. Внимание больных оказывается приковано к отдельным деталям обстановки, в которых наблюдаются настораживающие их изменения: это либо перемещение вещей в другое место, либо порча или подмена. Бредом перерабатываются воспоминания о прежнем состоянии предметов; при отсутствии явных расстройств памяти больные утверждают, что вещи испорчены и приведены в негодность. Так, некоторое “давно приобретенное качество вещей воспринимается как недавнее, только что возникшее” (там же). При этом примысливаются вполне определенные причины таким изменениям, а в качестве доказательств приводятся конкретные факты, имеющиеся налицо (дырка, царапина, пропажа, перемещение, и т.п.) и трактуемые как улики. Очевидно, что кто-то тайно проникал в жилище с дурными намерениями.
В этом отношении интересно, что особую категорию охраняемых и “украденных” вещей составляют ключи и замки. Больные пекутся о своей безопасности, придумывая все более и более изощренные и многократно дублированные системы запоров и тайников для ключей (надо заметить, что обилие навесных замков и замочков составляет нормальную часть коммунального быта).
Наблюдения над отклоняющимся поведением больных вскрывает своеобразные закономерности игры их сознания и неосознаваемых побуждений. Так, больная
[Несколько случаев, по которым у нас имеется подробный материал, относятся к пожилым женщинам, поэтому в тех местах, где мы опираемся на конкретные наблюдения, употребляется слово "больная"] собственноручно прячет то, о чем беспокоится, потому что боится, что данную вещь украдут, - и сама же ее теряет, т.к. не помнит, куда ее спрятала. Закладываемые в тайник на хранение вещи тщательно оборачиваются в бумагу, тряпку или пакеты и перевязываются бечевкой. В комнате нередко царит характерное нагромождение вещей, не используемых в быту (обычно такие вещи хранятся в кладовке общего пользования), - различных коробок, банок, сумок, пакетов, и все это обилие пустых контейнеров маскирует тайник. Невозможность найти спрятанное интерпре
тируется как кража. Забвение места тайника резко контрастирует с отчетливым воспоминанием обстоятельств, при которых вещь была спрятана. Если же вещь позже находится, то это трактуется как провокация со стороны преследователей, которые эту вещь “подбросили”. На ранних стадиях развития заболевания, пока субъект не теряет полностью критического отношения к действительности, такие случаи находок потерянного признаются независимыми от действий соседей, но во всяком случае не приводят к принесению извинений за нанесенные соседям оскорбления голословными обвинениями в воровстве. В дальнейшем субъективная бредовая реальность становится все менее и менее проницаемой для реальности, согласованной с окружающими, и все в большей мере окрашивается “бредом отношений”.
Бредовые интерпретации отношений приводят к тому, что некоторая тема или действие, ставшее предметом озабоченности больного, движет его поведением в противоположных направлениях. Пытаясь преодолеть ситуацию, из объекта некоторого отношения больной становится его субъектом. Так, опасаясь проникновения в свое приватное пространство, больная осмеливалась забираться в чужие ящики и шкафы; опасаясь кражи, она пришла к тому, что сама воровала и портила чужие вещи. Это интерпретировалось как попытка привлечь внимание, вызвать на диалог (“они первые начали, пусть мне все вернут, а пока они мне все не вернут, я не перестану”) и отомстить. Фактически, в таких случаях больная делает то, в чем обвиняет других, но не осознает этого и чувствует, что справедливость на ее стороне.
Демонстративные формы поведения представляют собой кульминацию аффективных приступов, и тут тоже проявляется указанная амбивалентность интерпретативных моделей. Встречается даже уничтожение собственных вещей - демонстративное битье собственной посуды, или намеренная собственноручная порча предметов, сохранность которых вызывала опасения (справедливости ради стоит отметить, что поначалу эти формы затрагивают наименее ценные предметы).
Интересно, что такие формы поведения находят параллели в маргинальных, но все-таки не девиантных проявлениях коммунальной повседневности. Например, в наших материалах имеются свидетельства пьяного куража, когда на глазах своих соседей человек, которого в квартире никто не считал ненормальным, в пьяном виде хвастался своим благосостоянием и выбрасывал в форточку куски говяжьей вырезки на глазах соседей (дело происходило в 1992 году, когда трудности с продуктами еще давали о себе знать). Похожее потлачеподобное
[Мы благодарны Г.А.Левинтону за указание на возможность такой трактовки. Напомним, что потлач - это разновидность ритуального обмена и перераспределения благ, встречавшаяся у североамериканских индейцев и описанная в классических работах Франца Боаса и Рут Бенедикт; потлач нередко включал в себя хвастливые самовосхваления участников, раздававших или публично уничтожавших собственное имущество.] поведение у больных, которое рационализуется ими либо как способ уничтожить имущество, чтобы оно никому не досталось, либо как угроза (“я и у них всю посуду перебью”), представляет собой аналогию аутоагрессивного поведения (вплоть до членовредительства) как попытки привлечь внимание и преодолеть барьер аутизма; ср. также психоаналитические трактовки стойких дерматозов психосоматической природы (Д. Анцье).
Нередко “параноиды жилья” включают в себя как часть клинической картины галлюцинации - слуховые (соседи пытаются открыть дверь, ковыряются в замочной скважине, стучат, разговаривают под дверью) и обонятельные (резко и отвратительно пахнет из коридора, “от них воняет”; в тяжелых случаях больным кажется, что преследователи напускают газы в их комнату и т.п.). На обонятельных галлюцинациях следует остановиться особо, вместе с идеей “нечистоты“ преследователей. Неприятные запахи, незримым образом проникающие в комнату, воплощают собой идею вредоносного воздействия. Вообще говоря, такие запахи в КК нередко встречаются, но в здравом уме никто не усматривает в них попытки установить контакт и тем более злого умысла. Интересно, что обонятельными галлюцинациями (ощущением резких противных запахов) может сопровождаться и взаимодействие с “дружественными” сожителями, за действиями которых, по мнению больного, тоже, в принципе, способен скрываться подвох. Так, получив в подарок новый халат, больная благодарила дар
ителей, но утверждала, что халат “смердит потом” и требует стирки. Чужое (или общественное, не свое собственное) часто интерпретируется как нечистое; тем скорее нечистыми мыслятся преследователи и вредители. Скажем, утверждается, что нельзя ничего оставлять на кухне, ведь даже если и не украдут, то “все перетрогают грязными руками”. Эти утверждения обычно контрастируют с общим уровнем гигиены жилища больного и, в частности, с характерными для его комнаты неприятными запахами, которых он сам не ощущает.
Указанные детали клинической картины находят очевидные параллели в эмоционально нагруженных моментах повседневности КК. Больные остаются в стихии коммунальных отношений, продолжают жить теми же заботами, которые у них всегда имелись, но до поры не заслоняли собой остального содержания жизни. Показательны некоторые повторяющиеся мотивы бреда, уклоняющиеся от основных обвинений соседей в нанесении ущерба; в качестве доказательства их гнусного морального облика в потоке обвинений приводятся сведения, не имеющие никакого отношения к конкретным обстоятельствам “происшествий”, но весьма напоминающие тематику коммунальных сплетен и доносов
, движимых завистью. Ср. следующий пассаж из письменного заявления в адрес начальника ГУВД С.Петербурга: “в воровстве участвовали Макеева Н.Д. (фамилия изменена) внучка ее Аня работает в пищеблоке и тащит оттуда все на сына ее получает пособия в двух местах по прописке и за горо
дом порезали мне все столы на кухне и в комнате... “.
По мере развития заболевания коммунальные отношения постепенно становятся средоточием интересов личности больного. Как правило, больные ведут замкнутый образ жизни и необщительны; потеря близких родственников может окончательно замкнуть человека в круге одинокого обыденного существования. Неосознаваемая потребность восстановить нарушенные связи с миром сталкивается с серьезными нарушениями способности к общению. Такое нарушение осознается через проекцию на окружающих - отсюда ощущение, что все вокруг в сговоре, что все играют спектакль, комедию (и все ради него). Поведение больного направлено на борьбу с обидчиками и на поиски истины, но для стороннего наблюдателя больше похоже на
бой с тенью.
Поведение вообще не бывает бессмысленным, и бредовое поведение - не исключение. С точки зрения субъекта оно вполне осмысленно. Более того, когда поведение воспринимается как девиантное или патологическое окружающими (в т.ч. психиатром), это не значит, что внутреняя логика субъекта не совпадает с общепринятыми интерпретативными моделями. Логика патологического субъекта производна от нормальной повседневной логики; другое дело, что восприятие реальности субъектом может расходиться с восприятием
окружающих. Болезненное эгоцентрическое восприятие конструирует факты и события, привнося в реальность специфические причинно-следственные связи, очевидные для психопатической личности, но скрытые от окружающих.
Характерно, как соседи реагируют на поведение больного. Признавая патологический статус слов и поступков больного, они, тем не менее, часто реагируют на бредовые проявления так, как если бы человек намеренно оскорблял их, отдавая себе отчет в своих действиях. Они принимают обвинения и оскорбления всерьез, нередко противопоставляя им агрессию. Тут нужно заметить, что презумпция вменяемости естественна по отношению к незнакомому человеку, тогда как в условиях квази-семейных отношений в КК обычно делают скидку на возраст и состояние пожилых людей. Заболевание резко изменяет психологический климат даже в самой благополучной квартире, и проживание с психически больным человеком, хотя и составляет иногда неизбежную обузу соседей, все же не может считаться нормой коммунальной повседневности. Показательно отношение соседей к больному: что и в какой степени они считают ненормальным (и что в связи с этим попадает в сферу внимания психиатра), и с какого момента начинают относиться к человеку как к не отвечающему
за свои поступки. Случай “параноидов жилья” в этом смысле особенно сложен из-за относительной сохранности интеллекта и относительной адекватности не связанных с психозом повседевных действий больного.
Соседи долгое время не замечают предвестников проявляющегося заболевания. Неслучайно бредовые оскорбления воспринимаются ими всерьез. Дело в том, что их собственное поведение и интерпретация действительности строятся в соответствии с теми же закономерностями. Это наглядно показывают как случаи реальных краж и следующие за ними расследования и скандалы, так и то, что можно было бы назвать “виртуальными кражами”: у одного из жильцов квартиры что-то пропадает, он ищет виновного и обязательно находит его, призывает на помощь милицию ... а потом обнаруживается, что пропажи или подмены не было (хозяин забыл, что он сам и положил вещь в другое место) или же что она была связана с какими-то обстоятельствами, не имеющими отношения к злонамеренным поступкам соседей (скажем, пропавшие ботинки случайно надел гость хозяина). Когда обстоятельства разъясняются, хозяин нашедшейся вещи должен, казалось бы, испытывать смущение и принести извинения; так оно иногда и случается, но приносимые извинения зачастую несоразмерн
о малы в сравнении с поднятым скандалом. За брошенной фразой извинения стоит искренняя убежденность в тезисе сыщика Жеглова из известного кинофильма: “виноватых без вины не бывает”. Даже если в этот раз те, кого подозревали в проступке, и не совершали его, они, в глазах обвинителя, в принципе, были и остаются способны его совершить; не в этот раз, так в следующий.
В публичном пространстве КК нередко происходит нечто в отсутствие свидетелей: скажем, вдруг налицо оказывается порча общественного (или чьего-то личного) имущества или же загрязнение мест общего пользования, притом что все отказываются от авторства. Никто ничего не видел и нечего не знает, у всех железное алиби. Каждый жилец по-своему вынужден реконструировать случившееся, а общественное мнение, в конце концов, принимает версию самого активного (или авторитетного) шерлокхолмса. Доводы в пользу этой версии бывают ровно столь же достоверны и последовательны, как и у бредового больного. Кто виновен, сыщику и заранее, в принципе, понятно - а кто же, если не он, вот этот конкретный виновник?
Непросто ответить на наивный, казалось бы, вопрос о том, где начинается отсутствие критики по отношению к такой ситуации и собственному поведению в ней. Проблема кроется в том неудобном для анализа обстоятельстве, что подобная ситуация не существует сама по себе, отдельно от здравого смысла каждого из тех, кто ее представляет. Ситуации самой по себе нет. Всем очевидный факт, скажем, порчи имущества еще не составляет ситуации: он трактуется каждым из соседей в соответствии с собственным здравым смыслом, собственными представлениями о том, кто бы, в принципе, мог быть виновным. Ситуация каждый раз конструируется в ходе расследования, и невозможно найти такую почву для выводов, какая имеется у психиатра в виде “реальности”, которая искажается бредом (ср. рассказ Акутагавы Рюноскэ “В чаще”).
“Здравость” здравого смысла может заключаться лишь в том, что его носитель допускает возможность альтернативы, не считает свое мнение единственно возможным - и не предполагает, что все остальные сговорились против него. Бредовая же аргументация, сколь бы она ни была внешне последовательной
, спотыкается о вопрос “кому это выгодно?” Оказывается, что в глазах больного побуждающим мотивом вредительства и воровства со стороны соседей является желание поиздеваться, унизить, затравить, т.е. нанести моральный ущерб. Систематическая постановка себя в центр мира выдает болезненный характер такой интерпретации и соответсвующих форм поведения.
Обсуждая поведение больных, условно возможно выделить три разновидности поведения (Терентьев 1991, 54): 1) правильное поведение в ситуациях, которые не относятся к содержанию бредовых идей; 2) общие формы поведения бредовых больных и психически здоровых людей во внешне сходных ситуациях; 3) бредовое поведение как поведенческая актуализация бреда. Бредовое поведение, как указывает Е.И.Терентьев, стереотипно, характеризуется ограниченным числом форм, однозначно связано с содержанием бреда и плюс к тому всегда однотипно у одного больного в разные периоды времени. Вполне соглашаясь с этими положениями, следует заметить, что материалы исследования повседневности в КК ставят под сомнение другой высказанный там же тезис Е.И.Терентьева, а именно утверждение, что бредовое поведение не имеет сходства с поведением психически здоровых людей и может наблюдаться только при бреде. Более широкая антропологическая перспектива рассмотрения материала выявляет параллели бредовому поведению в стереотипах повседневности и в
ритуализованных формах поведения в той же культуре и других, в т.ч. типологически очень далеких культурах.
Вторая разновидность форм поведения ставит множество вопросов. Внешнее сходство поведения больных и психически здоровых людей скрывает внутренние различия, которые нельзя выявить без более широкого контекста - и, соответственно, нельзя определить, где сходная картина поведения есть часть нормы, где она должна быть отнесена в разряд непсихотических явлений (неврозов), где в разряд паранойальных, а где параноидных форм. Учет интерпретации форм поведения субъекта окружающими членами сообщества представляет собой отдельный аспект проблемы.
Подводя итог сказанному, позволим себе выдвинуть гипотезу. Мы предполагаем, что длительное проживание в КК и, шире, причастность к стереотипам советской метнальности, воплощенным в коллективном быту советского общежития любого типа, не просто создает предпосылки для формирования определенных особенностей личности, но и выступает в качестве одного из этиологических факторов для “параноидов жилья” как особой формы инволюционных психозов, т.е. является не просто патогенетическим - способствующим - фактором, а одной из причин заболевания. Как представляется, прослеженные выше параллели между клинической картиной “параноидов жилья” и стереотипными ситуациями повседеневности КК могут служить этому предположению достаточным основанием.
[ За рамками этой статьи остаются еще два косвенных подтверждения нашей гипотезы. Во-первых, это то обстоятельство, что "параноиды жилья" с не вполне выясненной этиологией, т.е. не связанные с шизофреническим процессом, встречаются почти исключительно у женщин (Жислина Е.С. Ук.соч., с.8) - с чем соотносится активная роль женщины в коммунальном общежитии. Во-вторых, тот факт, что данная проблематика преимущественно разработана в отечественной психиатрии по сравнению со скудостью западных публикаций. Последний довод нуждается в дополнительной проверке и требует подробного обзора западной литературы и воззрений классиков, начиная от Крепелина. Это не входило в нашу задачу. ]
Литература:
Беленькая И.Г. Симптом мелкомасштабного бреда преследования. Вопросы возрастной специфичности. // Психосоциальные и биологические факторы в патогенезе и лечении психических расстройств позднего возраста. Ленингр. н.-и. психоневрол. ин-т им. Бехтерева. Респ. сб. науч. тр. Т.114. Л, 1986
: 111-115
Жаркова Н.Б. Доманифестный период поздних бредовых психозов с картиной инволюционного параноида. АКД. М, 1991
Жислина Е.С. Клинические особенности бреда ущерба в позднем возрасте. АКД. М, 1967
Медведев А.В. Бредовые и галлюцинаторные расстройства при поздних психозах, протекающих с картиной “параноида жилья”. //Журнал невропатологии и психиатрии, 1990, 9: 62-66
Розенберг А.З. Поздние бредовые психозы. Л, 1939
Снежневский А.В., ред. Справочник по психиатрии. Изд.2-е. М, 1985
Терентьев Е.И. Бред ревности. М, 1991
Терентьев Е.И. К постановке вопроса о “первичной фабуле” паранойального бредового синдрома и “бредовом поведении” // Журнал невропатологии и психиатрии, 1981, 4: 575 - 581
Утехин И.В. О некоторых вопросах изучения этнографии быта. //Мифология и повседневность. Материалы научной конференции 18 - 20 февраля 1998 года. Сост. Богданов К.А., Панченко А.А. СПб, 1998
Утехин И.В. В углу. // Апраксин Блюз, 4 (1996)
Шахматов Н.Ф. Психическое старение. М, 1996
Штернберг Э.Я. Геронтологическая психиатрия. М, 1977
Штернберг Э.Я., Концевой В.А. Инволюционные (предстарческие, пресенильные) психозы. // Справочник по психиатрии. Под ред. Снежневского А.В. Изд.2-е. М, 1985.
Штернберг Э.Я., Пятницкий А.Н., Концевой В.А. О так называемом бреде малого размаха. // Журнал невропатологии и психиатрии. 1979, 4: 433-437
Яцемирская Р.С. Сравнительное социально-психиатрическое исследование собственно-возрастных функциональных психозов позднего возраста. // Инволюционные психозы, клинические формы. Вопросы нозологической самостоятельности. Труды Моск.НИИ психиатрии. Т.83. М, 1979
Anzieu D. Le Moi-Peau, P, 1985.
Bateson G. Steps to an ecology of mind. Albany, 1972