Единственным мотивом, по которому мы публикуем собственный перевод письма от Карла Маркса к активистке «Чёрного передела» Вере Засулич, является практическая недоступность этого документа, с которой мы в своё время столкнулись сами. К сожалению, это двойной перевод, потому что в конечном итоге письмо удалось отыскать лишь в английском варианте - на сайте www.marxists.org

Для нас этот ключевой текст (в каком-то смысле его можно считать ключом ко всему остальному творчеству Маркса) важен не только тем, что опровергает слепой прогрессизм и убеждённость в универсальности и необходимости западного, капиталистического пути развития, разделяемые большинством адептов марксизма. Для нас он является своего рода символическим актом примирения генсека I Интернационала с такими великими русскими революционерами-народниками, как А.И.Герцен и М.А.Бакунин и запоздалым признанием их правоты de facto.

Сам феномен народничества, как известно, мог развиться исключительно в Российской империи. Он стал плодом одного из, пожалуй, самых известных и острых идеологических конфликтов в российской истории - противостояния между западниками и славянофилами. Вначале это были радикальные интеллектуальные кружки Москвы, которые со временем, в ходе своих бесконечных посиделок, сложились в две самые настоящие партии: «Да мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинакая - и мы, как Янус или как двуглавый орёл, смотрели в разные стороны в то время, как сердце билось одно». («Колокол», лист 90, На смерть К.С. Аксакова).

Если западники, вслед за декабристами, упирали на революционное развитие российской истории по французскому образцу, то славянофилы заняли «ретроградную» позицию, пропагандируя всеобщее возвращение к исконному русскому коллективистскому быту. К.С. Аксаков говорил о врождённом «хоровом начале» русского народа, в котором отдельный голос каждой индивидуальности сливался в общий гармоничный хор коммунитарного уклада.

Народничество стало своеобразным преодолением и синтезом обеих теорий. Это наглядно отражено в следующих строках Герцена: «Ни византийская церковь, ни Грановитая палата ничего больше не дадут для будущего развития славянского мира. Возвратиться к селу, к артели работников, к мирской сходке, к казачеству - другое дело; но возвратиться не для того, чтоб их закрепить в неподвижных азиатских кристаллизациях, а для того, чтоб развить, освободить от наносного, искажающего, от дикого мяса, которым они обросли, - в этом, конечно, наше призвание. Но не надобно ошибаться; всё это далеко за пределом государства...

Ошибка славян[офилов] состояла в том, что им кажется, что Россия имела когда-то свойственное ей развитие... В Индии до сих пор и спокон века существует сельская община, очень сходная с нашей и основанная на разделе полей; однако индийцы с ней недалеко ушли.

Одна мощная мысль Запада, к которой примыкает вся длинная история его, в состоянии оплодотворить зародыши, дремлющие в быту славянском. Артель и сельская община, раздел прибытка и раздел полей, мирская сходка и соединение сёл в волости, управляющиеся сами собой - всё это краеугольные камни, на которых созиждется храмина нашего будущего свободнообщинного быта...

[...] одна вещь узнана нами и не искоренится из сознания грядущих поколений, это - то, что разумное и свободное развитие русского народного быта совпадает с стремлениями западного социализма». (А.И.Герцен, «Былое и думы»)

Период расцвета народничества пришёлся на тот исторический этап, когда Россия отказалась от крепостного права. Это было время всевозможных, либеральных нововведений, ломки вековых устоев, традиционного уклада. Согласно нашей собственной терминологии Россия вступала тогда в узловой конфликт нашей эпохи. Не только революционеры, но вся передовая общественность, мыслители и писатели, задавались тогда мучительными вопросами о значении и направленности происходящего, о собственном позиционировании в новой динамике, о судьбах народа и, шире, всего человечества в этой новой, наступающей эре. Капитализм воспринимался (совершенно верно, на наш взгляд) не столько как экономический, сколько как, в первую очередь, психологический и нравственный феномен. Наиболее ярко эти настроения отразились в полифонических романах Ф.М. Достоевского: «Дело это душевное, психологическое. Чтобы переделать мир по новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства. Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и в правах своих. Всё будет для каждого мало, и всё будут роптать, завидовать и истреблять друг друга. Вы спрашиваете, когда сие сбудется. Сбудется, но сначала должен прекратиться период человеческого уединения». – «Какого это уединения?» - спрашиваю его. «А такого, какое везде царствует, и особенно в нашем веке, но не заключился ещё и не пришёл ещё срок ему. Ибо всякий-то теперь стремится отделить своё лицо наиболее, хочет испытать в себе самом полноту жизни, а между тем выходит из его усилий одно сплошное самоубийство, ибо вместо полноты определения существа своего впадают в совершенное уединение. Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и, что имеет, прячет, и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. Копит уединённо богатство и думает: сколь силён теперь я и сколь обеспечен, а и не знает безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. Ибо приучил свою душу не верить в людскую помощь, в людей и в человечество, и только и трепещет того, что пропадут его деньги и приобретённые им права его. Повсеместно ныне ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединённом его усилии, а в людской общей целостности. Но непременно будет так, что придёт срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого. Таково уже будет веяние времени, и удивятся тому, что так долго сидели во тьме, а света не видели». («Братья Карамазовы», М. 1973, 326 стр.)

У народничества удивительная история и эволюция. Благодаря пропагандистской и просветительской деятельности журнала «Колокол», издававшегося Герценом и Огарёвым в Лондоне, в России выросло мощное революционное движение со временем сложившееся во всероссийскую организацию «Земля и воля». После того, как «Колокол» в 110 листе выдвинул лозунг «В народ!», самой широко распространённой революционной практикой народников стали знаменитые «хождения в народ». Революционная разночинная молодёжь одевалась в крестьянскую одежду, училась крестьянским ремёслам и разворачивала стихийную пропаганду коммунистических идей в русском селе. «Хождения в народ» разворачивались в два этапа - сначала был кочевой, «бродячий» этап, когда народническому движению удалось охватить собой огромную часть территории Российской империи, однако, из-за волны жандармских репрессий, они затем перешли ко второму этапу, к организации осёдлых коммун «в народе», одному из самых оригинальных революционных экспериментов в истории.

В 1879-80 гг. в России сложилась революционная ситуация. «Земля и воля» раскололась на два крыла - «Чёрный передел», сторонников традиционной агитации и пропаганды, и «Народную волю», развернувшую террор против царского правительства. 1 марта 1881 г. народовольцами был убит Александр II. 1 марта 1887 г. «Террористическая фракция партии «Народная воля», в состав которой входил А.И. Ульянов, старший брат В.И. Ленина, совершила покушение на Александра III. Можно считать, что приблизительно с этого времени в российском революционном движении намечается новый раскол - на социал-демократию, как партию сторонников капиталистического развития России, и на партию социалистической революции, сторонников классического народничества. Последние организационно оформились в партию эсеров в 1901 году. Социал-демократы пошли на тактический союз с народниками, что отразилось в их тезисе о рабоче-крестьянском альянсе, в котором, однако лидирующая роль отводилась немногочисленному промышленному рабочему классу, «представленному» во власти кадровой партией профессиональных революционеров. Левые эсеры отстаивали тезис о власти советов, до самого конца, т.е. до их полного разгрома в 1921-22 гг., оставаясь верными идеалам «Колокола».

После того как левые эсеры и большевики, преемники социал-демократов в качестве партии Капитала, совместно осуществили историческую революцию в октябре 1917-го года, раскол, о котором мы говорили выше, не мог не возобновиться с ещё большей силой. Левые эсеры, вслед за Герценом, считали, что именно в России и с России должно было начаться коммунистическое переустройство мира, т.н. «коммунизация быта»: «...Европа показала удивительную неспособность к социальному перевороту. Мы думаем, что Россия не так неспособна к нему, и на этом сходимся с славян[офил]ами». (А.И.Герцен, «Былое и думы»). Большевики, напротив, считали Россию слабым звеном в цепи капиталистических государств, которое следовало прорвать в ожидании неизбежной революции промышленного рабочего класса на Западе, в первую очередь, в Германии. По сути, два основных течения Октябрьской революции представляли собой две полярные точки зрения на все ключевые вопросы - советы, в которых большевики стремились установить гегемонию своей централизованной партии; оппозиция государственному капитализму, который вводило большевистское правительство; и, наконец, интернационализм, потому что фактически большевики ещё задолго до периода правления Сталина начали склоняться к националистической программе, что отразилось в заключении ими Брестского мира с Германией. Ирония судьбы заключалась в том, что немецкие рабочие коммунисты на деле выступили союзниками левых эсеров, поддержав тезис о полноте власти советов, как высших органов революции (это вызвало раскол в III Интернационале и появление «ультралевого» течения). Ещё большая ирония судьбы заключается в том, что Карл Маркс, идейный вдохновитель большевистской партии, в своё время a priori высказался в пользу позиций народников и левых эсеров, как это можно заключить из нижеследующего письма.

 

Письмо от Карла Маркса Вере Засулич

 

<>

1) Анализируя генезис капиталистического производства, я написал, что оно основано на «полном отчуждении производителя от средств производства» (стр. 315, 1 колонка, фр. изд. Капитала) и что «в основе его лежит экспроприация сельскохозяйственного производителя. До сих пор она была проведена радикальным образом только в Англии... Но все остальные страны Западной Европы проходят через тот же процесс» (1.c., II колонка).

Таким образом, я подчеркнул, что «историческая неизбежность» этого процесса ограничивается странами Западной Европы. Почему? Пожалуйста, обратитесь к XXXII главе, где говорится следующее:

«Процесс поглощения, преобразующий индивидуализированные и разрозненные средства производства в социально сконцентрированные средства производства, пигмейской собственности многих в крупную собственность немногих, эта болезненная и страшная экспроприация трудящихся, формирует происхождение, генезис капитала... Частная собственность, основанная на личном труде... подменяется капиталистической частной собственностью, основанной на эксплуатации труда других людей, на наёмном труде» (стр. 341, II колонка).

Таким образом, в конечном анализе, вопрос стоит о преобразовании одной формы частной собственности в другую форму частной собственности. А поскольку земля русских крестьян никогда не была их частной собственностью, как могло бы произойти подобное преобразование?

<>

2) С исторической точки зрения, единственный серьёзный аргумент в пользу фатального разложения русской крестьянской общины таков: Исторически, примеры общинной собственности более или менее архаичного типа можно найти по всей Западной Европе; по мере социального прогресса, она исчезла повсюду. Почему же одна Россия должна избегнуть той же судьбы? Я отвечу: потому что в России, благодаря уникальной комбинации обстоятельств, сельская община, всё ещё существующая на общенациональном уровне, может постепенно отбросить свои примитивные черты и развиться напрямую как элемент коллективного производства на общенациональном уровне. Именно благодаря тому, что она сохраняется, сосуществует с капиталистическим производством, она может воспользоваться позитивными достижениями последнего, не испытывая всех его ужасающих последствий. Россия не изолирована от современного мира; и она не является жертвой иностранных завоевателей подобно Индии.

Если русские поклонники капиталистической системы отрицают теоретическую возможность подобного развития, я бы хотел адресовать им следующий вопрос: для того чтобы пользоваться станками, паровыми двигателями, железными дорогами и т.д., пришлось ли России, подобно Западу, проходить через долгий инкубационный период в машиностроении? Пусть они также объяснят мне, как им удалось ввести в своей стране, в мгновение ока, весь механизм обмена (банки, кредитные учреждения и т.д.), которые на Западе вырабатывались веками?

Если бы в период эмансипации сельские общины оказались бы с самого начала в условиях нормального экономического благополучия; если бы громадный государственный долг, выплачивающийся в основном за счёт крестьян, вместе с другими огромными суммами, которые государство предоставляет (также за счёт крестьян) «новым столпам общества», превратившимся в капиталистов, — если бы все эти расходы шли на развитие сельской общины, никому бы сегодня не пришлось говорить об «исторической необходимости» разрушения общины: все признали бы в ней элемент возрождения российского общества и элемент превосходства России над странами, всё ещё порабощёнными капиталистическим режимом.

Ещё одним аргументом в пользу сохранения русской общины (в ходе её развития) является тот факт, что она не только сосуществует с капиталистическим производством, но что она пережила ту эпоху, когда эта социальная система всё ещё была неподвижной; что в Западной Европе и в Соединённых Штатах эта система, напротив, действует против науки, против народных масс, и даже против самих производительных сил, которые она сама порождает. Одним словом, эта система вступила в кризис, который закончится только с её уничтожением, с возвратом современных обществ к «архаичному» типу общинной собственности, в такой форме, в которой, говоря словами американского автора [Л Г Моргана] вполне свободного от какого-либо намёка на революционные тенденции, чья работа спонсируется Вашингтонским правительством, «новая система», к которой идёт современное общество «станет возрождением высшей формы архаичного общественного типа».

Так что слово «архаичный» не должно отпугивать нас.

Но в этом случае, мы должны быть, по крайней мере, знакомы с превратностями этой общественной формы. Мы ничего о них не знаем. Так или иначе, эта община погибла посреди бесконечных войн, внешних и внутренних; возможно она погибла насильственной смертью. Когда германские племена захватили Италию, Испанию, Галлию и т.д., общины архаичного типа уже не существовало. И всё же её естественную жизненную силу можно продемонстрировать двумя фактами. Существуют её спорадические примеры, выжившие во всех превратностях Средневековья и сохранившиеся по наши дни, например, в области Трира, на моей Родине. Но, что ещё важнее, она настолько чётко оставила свои отпечатки на сменившей её общине — на общине, в которой обрабатываемая земля стала частной собственностью, в то время как леса, пастбища, общие земли и т.д., всё ещё остаются общественной собственностью — по которым Маурер, анализируя эту общину второй формации, смог восстановить архаичный прототип. Благодаря характерным чертам, заимствованным у последней, новая община, введённая германскими народами во всех покорённых ими странах стала единственным центром народной жизни и свободы на протяжении всего Средневековья.

Если мы ничего не знаем о жизни общины или о способе и времени её исчезновения после века Тацита, мы по крайне мере знаем о её началах, благодаря Юлию Цезарю. В его времена земля распределялась ежегодно, но между gentes и племенами германских конфедераций, а не между индивидуальными членами общины. Сельская община в Германии поэтому является наследницей общины более архаичного типа; это был продукт спонтанного развития, а не полностью импортированная из Азии форма. Там — в Индии — мы тоже обнаруживаем её, причём всегда на последней стадии или в финальный период архаичной формации.

Для того чтобы ценить возможные итоги с чисто теоретической точки зрения, т.е., предполагая нормальные условия жизни, я должен теперь указать на некоторые характерные черты, отличающие «сельскую общину» от более архаичных типов.

Во-первых, предшествовавшие ей первобытные общины были все основаны на естественных родственных связях; только разорвав эти сильные, крепкие связи, сельская община смогла вырасти и выстоять в контакте с чужеземцами.

Во-вторых, в этой форме дом и двор, как дополнение к нему, уже были частной собственностью культиватора, в то время как задолго до появления сельского хозяйства одной из материальных основ предшествовавших ему общин был общий дом.

Наконец, хотя пахотная земля остаётся общественной собственностью, её периодически распределяют между отдельными членами общины, так чтобы каждый культиватор мог обрабатывать поля, выделенные ему лично и индивидуально пользоваться продукцией этих полей, в то время как в более архаичных общинах производство осуществлялось коллективно и распределялся только урожай. Этот примитивный тип кооперативного или коллективного производства был, конечно, результатом слабости каждого отдельно взятого индивида, а не социализации средств производства. Легко представить, что дуализм присущий «сельской общине» должен был придавать энергии её жизни, т.к. с одной стороны общественная собственность и все вытекающие из неё общественные отношения были её крепкой основой, в то время как частный дом, раздельная культивация участков пахотной земли и частное владение её продукцией сделали возможным развитие индивидуальности, невозможное в более примитивных общинах.

Однако не менее очевидно, что сам этот дуализм может со временем стать источником упадка. Помимо всех влияний враждебной обстановки, само постепенное накопление движимого имущества, которое начинается с богатства в форме скота (допуская при этом богатство в виде рабов), растущая роль, которую начинает играть движимый элемент в самом сельском хозяйстве, и другие обстоятельства, неотделимые от этого накопления, но для анализа которых у меня здесь нет места, начинает разъедать экономическое и общественное равенство, порождая конфликты интересов в самом сердце общины, первым следствием которых становится конверсия пахотной земли в частную собственность, а последним частная экспроприация лесов, пастбищ, общинных земель и т.д., которые к этому времени уже становятся общинными придатками к частной собственности.

Вот почему «сельская община» представляется повсюду самым недавним типом архаичной формы обществ, и вот почему в историческом развитии Западной Европы, античной и современной, период сельской общины предстаёт как период переходной формы от общественной к частной собственности, как период перехода от первой ко второй форме. Но означает ли это, что во всех обстоятельствах развитие «сельской общины» должно следовать этому образцу? Вовсе нет. Её основополагающая форма делает возможной следующую альтернативу: или элемент частной собственности начинает преобладать над коллективным элементом, или последний начинает преобладать над первым. Оба эти решения возможны a priori, но, очевидно, что для того чтобы та или иная из них получила преобладание над другой необходимы различные исторические условия. Всё это зависит от исторических обстоятельств в каждой конкретной ситуации ...

Россия – это единственная европейская страна, в которой «сельская община» сохранилась на общенациональном уровне вплоть до сегодняшнего дня. Она не стала добычей для иностранных завоевателей, как Индия, и она не отрезана от современного мира. С одной стороны, общественная собственность на землю позволяет ей трансформировать индивидуалистическое фермерство на отдельных участках постепенно и непосредственно в коллективное земледелие, а русские крестьяне уже практикуют его на ничейных угодьях; физический простор земли дожидается механизированной культивации в крупных масштабах; знакомство крестьянина с артельным контрактом облегчает переход от индивидуального к коллективному труду; и, наконец, русское общество, так долго жившее за его счёт, должно ему излишки необходимые для подобного перехода. С другой стороны, сосуществование с западным производством, господствующим на мировом рынке, позволяет Россию интегрировать в общину все позитивные достижения капиталистической системы без необходимости проходить через битву при Форке Каудине.

Если защитники «новых столпов общества» отрицают теоретическую возможность подобной эволюции современной сельской общины, их можно спросить: Пришлось ли России, как на Западе, проходить через долгий инкубационный период в машиностроении, для того чтобы прийти к станкам, паровым двигателям, железным дорогам и т.д.? Их можно также спросить, как им удалось ввести в своей стране, в мгновение ока, весь механизм обмена (банки, кредитные учреждения и т.д.), которые на Западе вырабатывались веками?

Существует одна характеристика «сельскохозяйственной общины» в России, которая ослабляет её и враждебна ей во всех смыслах. Это её изолированность, отсутствие связи между жизнью одной общины и остальных, этот локализированный микрокосм, который вовсе не всегда является имманентной характеристикой этого типа, но который, где бы он ни был, всегда вызывал к жизни централизованный деспотизм над общинами. Федерация русских республик на Севере доказывает, что эта изолированность, словно бы изначально существовавшая там из-за обширности территории, была очень усилена политическими судьбами России, перенесшей Монгольское нашествие. Сегодня от этого препятствия легко избавиться. Необходимо просто заменить волость, как правительственный орган, ассамблеей крестьян, избираемых самими общинами, которая может служить в качестве экономического и административного органа, действующего в общих интересах.

Одно обстоятельство очень благоприятно, с исторической точки зрения, для сохранения «сельскохозяйственной общины» путём её дальнейшего развития – тот факт, что она является современницей западного капиталистического производства и поэтому способна пользоваться его плодами, при этом, не подчиняясь его modus operandi, что она пережила ту эпоху, когда эта социальная система всё ещё была неподвижной; что в Западной Европе и в Соединённых Штатах эта система, напротив, действует против науки, против народных масс, и даже против самих производительных сил, которые она сама порождает. Одним словом, эта система вступила в кризис, который закончится только с её уничтожением, с возвратом современных обществ к «архаичному» типу общинной собственности и производства.

Само собой, эволюция общины должна осуществляться постепенно, и первым шагом будет введение нормальных условий на уже существующей основе.

Теоретически, русская «сельская община» может сохраниться, развивая свою основу, общинное владение землёй и, соответственно, избавляясь от принципа частной собственности; она может стать прямой отправной точкой для экономической системы, к которой идёт современное общество; она может открыть новую страницу вместо того, чтобы начинать с самоубийства; она может вступить во владение теми плодами, которыми капиталистическое производство обогатило человечество, не проходя через капиталистический режим, режим, который, если рассматривать его с точки зрения его возможной продолжительности, вряд ли обладает значением для жизни общества. Но мы должны перейти от чистой теории к российским реалиям.

<>

3) Для того чтобы экспроприировать сельскохозяйственных производителей необязательно сгонять их с их земли, как это произошло в Англии и других странах; также необязательно издавать указ об упразднении общинной собственности. Заберите у крестьян чересчур большую часть продуктов их сельскохозяйственного труда и, несмотря на всю вашу жандармерию и армию, вам не удастся приковать их к полям! В последние годы Римской империи, провинциальные декурионы — не крестьяне, но землевладельцы — бежали из своих домов, бросали свои земли, и даже продавались в рабство, лишь для того чтобы избавиться от собственности, которая стала не чем иным, как официальным предлогом для безжалостного и беспощадного вымогания их денег.

Со времён так называемого освобождения крестьян, государство поставило русскую общину в аномальные экономические условия и с тех пор постоянно использует против неё все социальные силы, сконцентрированные у него в руках. Община, изнурённая фискальными поборами, стала инертной, легко поддающейся эксплуатации со стороны торговли, землевладения и ростовщичества. Это угнетение извне развязало в самом сердце общины уже присутствующий там конфликт интересов, и семена разложения быстро дали свои входы. Но это не всё. Государство развело за счёт крестьян, как в теплице, отдельные направления западной капиталистической системы, которые, совершенно не развивая производительные силы сельского хозяйства, рассчитаны на облегчение и ускорение кражи плодов производства непроизводительными агентами. Таким образом, оно внесло свою лепту в обогащение нового капиталистического червя, высасывающего итак обеднённую кровь сельской общины.

... Одним словом, государство помогло преждевременному развитию технических и экономических средств, призванных облегчить и ускорить эксплуатацию сельскохозяйственного производителя, то есть, крупнейшей в России производительной силы, и обогащение «новых столпов общества».

<>

5) Это сочетание разрушительных влияний, если ему не противостоит мощная реакция, неминуемо приводит к смерти сельскохозяйственной общины.

Непонятным остается, почему все эти интересы (включая крупные индустрии, поставленные под защиту государства), видя, что они так хорошо наживаются благодаря нынешнему состоянию сельской общины — почему они намеренно подговариваются  убить этого гуся, несущего золотые яйца? Как раз потому что они чувствуют, что это «нынешнее состояние» перестало быть живучим, и что, вследствие этого нынешний метод её эксплуатации устарел. Бедность сельского производителя уже сказывается на земле, которая постепенно истощается. Хорошие урожаи и периоды голода сменяют друг друга. Средний показатель сельскохозяйственного производства за последние десять лет не просто стоит на месте, он понижается. Наконец, России впервые приходится импортировать зерно, вместо того, чтобы экспортировать его. Так что, времени не остаётся. Этому должен быть положен конец. Необходимо создать сельский средний класс из более или менее обеспеченного меньшинства крестьян, и, без преуменьшений, превратить большинство в пролетариев. Именно в этих целях, представители «новых столпов общества» обличают те травмы, которые они сами нанесли общине, как естественные симптомы её упадка.

Если не обращать внимания на ту нищету, которая в настоящее время охватила русскую «сельскую общину», и рассматривать только её исторически сложившиеся форму и окружение, то в первую очередь бросается в глаза одна из её фундаментальных характеристик, общинное владение землёй, форма естественной основы коллективного производства и распределения. Более того, знакомство русского крестьянина с артельным договором облегчает переход от парцеллярного к коллективному труду, который он уже практикует в определённой мере на ничейных лугах, при осушении земель и при прочих начинаниях в общих интересах. Но для того чтобы коллективный труд сменил парцеллярный труд — источник частного присвоения — в сельском смысле в строгом смысле слова, требуется две вещи: экономическая потребность в таких переменах, и материальные условия для их осуществления.

В том, что касается экономической потребности, сама «сельская община» ощущает её с того момента, как она оказывается в нормальных условиях, то есть, как только она освобождается от лежащего на ней бремени и её культивируемая земля приобретает нормальные размеры. Остались в прошлом те времена, когда русскому сельскому хозяйству не требовалось ничего кроме земли и её парцеллярного культиватора, вооружённого более или менее примитивными инструментами. Эти дни быстро ушли с тех пор как угнетение сельскохозяйственного производителя начало заражать и опустошать его поля. Теперь он нуждается в кооперативном труде, организованном на крупном уровне. Более того, будет ли лучше обеспечен крестьянин, которому не хватает необходимого для культивации двух или трёх десятин, с десятикратным количеством десятин?

Откуда он возьмёт инструменты, навоз, агрономные методы и т.д., все средства, необходимые для коллективного труда? Именно этот вопрос демонстрирует огромное преимущество русской «сельской общины» над архаичными общинами того же типа. Лишь она одна сохранилась в Европе на таком огромном, общенациональном уровне. Она оказалась в такой исторической ситуации, когда её сосуществование с капиталистическим производством предоставляет ей все условия необходимые для коллективного труда. Она может интегрировать все позитивные приобретения, разработанные капиталистической системой, и при этом ей не надо проходить через её Форку Каудину. Физические земельные просторы России делают возможной сельскохозяйственную эксплуатацию земли с помощью машин, организованную на крупном уровне и управляемую кооперативным трудом. В том, что касается учредительных издержек — интеллектуальных и материальных — русское общество за них в долгу именно перед «сельской общиной», за чей счёт оно так долго жило и в которой оно всё ещё должно искать «элемент возрождения».

Наилучшим доказательством того, что это развитие «сельской общины» соответствует исторической направленности нашего века служит тот фатальный кризис, с которым капиталистическое производство столкнулось в европейских и американских странах, где он достиг своего апогея, кризис, который закончится его уничтожением и возвращением современного общества к вышей форме самого архаичного типа — к коллективному производству и потреблению.

Поскольку так много различных интересов, особенно интересы «новых столпов общества», воздвигнутых милостивым правлением Александра II, получило так много от нынешнего состояния «сельской общины», почему они намеренно подговариваются уничтожить её? Почему их представители обличают нанесённые ей травмы, как естественные симптомы её естественного упадка? Зачем они хотят убить этого гуся, несущего золотые яйца?

Просто потому что экономические факты, чей анализ здесь занял бы у меня слишком много времени, сорвали завесу с той тайны, что нынешнее состояние общины уже нежизнеспособно и что скоро, благодаря самой силе обстоятельств, нынешний метод эксплуатации народных масс выйдет из моды. Поэтому нужны новые меры — и инновации украдкой представляемые в самых разнообразных формах сводятся к следующему: упразднение общинной собственности, создание среднего сельского класса из более или менее обеспеченного меньшинства крестьян, и, без преуменьшений, превратить большинство в пролетариев.

С одной стороны, «сельская община» уже подошла к грани вымирания; с другой, мощный заговор продолжает поджидать удобный момент для нанесения окончательного удара. Для того чтобы спасти русскую общину, нужна русская революция. В этом смысле, люди, обладающие политической и общественной властью, делают всё, для того чтобы подготовить эту катастрофу.

При этом, историческая ситуация русской «сельской общины» беспрецедентна! Она одна сохранилась в Европе не просто в виде разбросанных там и сям дебрей редких и курьёзных миниатюр в архаичном состоянии, на которые ещё совсем недавно можно было натолкнуться на Западе, а, фактически, в виде преобладающей формы народной жизни на территории огромной империи. Если общинная собственность на землю станет основой коллективного распределения, её историческое окружение, её сосуществование с капиталистическим производством, дают ей все необходимые материальные условия для общинного труда на огромном уровне. Это значит, что она способна интегрировать все позитивные приобретения, разработанные капиталистической системой, и при этом ей не надо проходить через её Форку Каудину. Она может постепенно сменить парцеллярное земледелие труд на широкомасштабное сельское хозяйство с использованием машин, к которому предрасполагают необъятные просторы России. Таким образом, она может стать прямой отправной точкой для экономической системы, к которой идёт современное общество; она может открыть новую страницу вместо того, чтобы начинать с самоубийства.

Но ей противостоит крупное землевладение, контролирующее почти половину всей земли — причём самой лучшей земли — не говоря уже о государственных земельных владениях. Вот где сохранение «сельской общины» путём её дальнейшего развития совпадает с общей направленностью русского общества, ценой возрождения которого она является.

С одной только экономической точки зрения, Россия может выйти из своего аграрного тупика, развивая свою сельскую общину; напрасно она пыталась бы избавиться от неё путём капитализированного фермерства по английской модели, чему препятствовали бы все социальные условия страны.

Для того чтобы развиваться, она должна жить, в первую очередь, и никуда не деться от того факта, что в данный момент жизнь «сельской общины» находится под угрозой.

Помимо реакции всех остальных деструктивных элементов враждебного окружения, постепенного роста движимого имущества в руках частных семей, например, их богатства в форме скота, а иногда даже рабов или батраков — этого вида частного накопления, самого по себе, достаточно для полного разъедания примитивного экономического и социального равенства и для зарождения в самом сердце общины конфликта интересов, сначала подрывающего общинную собственность на пахотную землю, затем поглощающего землю лесов, пастбищ, ничейных лугов и т.д., после того, как сначала она обратит их в общинный привесок к частной собственности.

<>

4) Историю упадка первобытных общин (было бы ошибкой ставить их все на один уровень; как геологические формации, эти исторические формы содержат целые серии первичных, вторичных, третичных типов и т.д.) всё ещё предстоит написать. Всё, что мы до сих пор видели – это лишь скудные наброски. Но в любом случае, поиски продвинулись достаточно для того, чтобы установить следующее: (1) жизнеспособность первобытных общин была несравненно более высокой, чем жизнеспособность семитского, греческого, римского и пр. обществ, а также, a fortiori, современного капиталистического общества; (2) причины их упадка произрастают из экономических фактов, которые не позволили им пройти определённую стадию развития, из исторического окружения, которое было совсем иным, чем историческое окружение сегодняшней русской общины.

Надо быть предельно внимательными, читая историю первобытных общин, написанную буржуазными писателями. Они вовсе не брезгуют фальсификациями. Сэр Генри Мэйн, например, ярый пособник британского правительства в деле уничтожения индийских общин, лицемерно уверяет нас, что все благородные усилия правительства поддержать общины потерпели крах из-за спонтанных сил экономических законов!

<>

5) Вы прекрасно знаете, что сегодня само существование русской общины поставлено в опасность из-за заговора мощных интересов; что она подвергается прямым вымогательствам со стороны государства, что её обманными способами эксплуатируют незваные гости «капитализма», купцы, помещики-«землевладельцы» и иже с ними, что её подрывают торги сельских ростовщиков, конфликты интересов, спровоцированные в самом её сердце ситуацией, подготовленной специально для неё.

Для того чтобы экспроприировать сельскохозяйственных производителей вовсе нет необходимости сгонять их с их земли, как это было сделано в Англии и в других местах; как нет необходимости упразднять общинную собственность указами. Наоборот: идите и заберите продукт их сельскохозяйственного труда сверх определённой меры, и никакая жандармерия не сможет удержать их на земле! В последние годы Римской империи, провинциальные декурионы — крупные землевладельцы — оставляли свои земли, становились бродягами, даже продавались в рабство, лишь для того чтобы избавиться от «собственности», которая стала не чем иным, как официальным предлогом для безжалостного и беспощадного вымогания их денег.

В то время как из общины пытками выживают последние соки, её земля становится бесплодной и нищей, лакеи, в буквальном смысле слова, «новых столпов общества» с иронией описывают нанесённые ей раны, как симптомы её спонтанного упадка. Они утверждают, что она умирает естественной смертью, и что сокращение её агонии будет добрым делом с их стороны. Что ж, здесь речь идёт уже не о решении проблемы; речь идёт всего лишь о том, как добить врага. Для того чтобы спасти русскую общину, нужна русская революция. В этом смысле, правительство и «новые столпы общества», делают всё, для того чтобы подготовить эту катастрофу. Если революция произойдёт в нужный момент, если она сконцентрирует все свои силы на том, чтобы предоставить полное пространство для развития сельской общине, последняя вскорости станет основным элементом возрождения русского общества, и элемент превосходства России над странами, всё ещё порабощёнными капиталистическим режимом.

 

Март 1881 г.