ЭХО
ВЕЧНОСТИ - 8
(эскиз
разговора)
Давайте,
прямо с
сегодняшнего
дня будем ходить
осторожно, в
тапочках,
или, по
крайней мере,
не будем
топать
своими
ножищами.
Солнце наше,
надёжа наша,
он всё-таки
сердится,
хотя и
скрывает
своё раздражение,
как
воспитанный
человек. Он уже
знает что-то
такое, чего
мы, по
ограниченности
своей, пока
не знаем. А
если он
рассердится
совсем, и
скажет «они
мне надоели» -
то ведь мы
уже никогда и
ничего не
узнаем!
Давайте,
прямо с
сегодняшнего
дня не будем беспокоить
его по
пустякам. А ведь
все мы
такие, в
сущности,
пустяки. Вот
мы зачем-то беспокоим,
беспокоим
его своими
глупостями,
он терпит,
терпит, а
потом как
срывается,
как теряет это
самое терпение,
и говорит
нам, ну нате,
вот вам, нате, мои
дорогие. Вы,
наверное,
этого хотели
со своими
глупостями, вот
и получайте.
А мы не
понимаем, что
это мы
сами и
виноваты, мы
думаем, это
он, наверное, сам
придумал, а мы
ничего не
понимаем.
Тут, верно,
есть какой-то
скрытый
смысл? Да есть,
конечно,
есть. Вот мы
ему надоели,
и он сказал
нам, нате,
нате вам. Вы
этого, наверное,
хотели.
А как
нам ему
ответить, что
мы этого
совсем не
хотели, если
что мы ни
скажем,
всякий раз
глупость
получается,
совершеннейшая
глупость. И
если мы снова
будем
беспокоить
его по
пустякам –
так он ведь
может совсем
осерчать и
сделать
такое, чего и
сам не хотел.
Или хотел, но
говорил, что
не сделает.
Солнце наше,
оно ведь так
ранимо, так
непостоянно.
Оно всякий
день садится,
или
закатывается
всё ниже и
ниже, и мы со
страхом ждём
всякую ночь –
а какое оно
теперь
выйдет.
Давайте, лучше
не будем
искушать
судьбу. Надо
вести себя
осторожнее,
скромнее.
Если он снова
на нас
рассердится,
он ведь может
назначить
нам ещё
одного клоуна,
он ведь всё
может, когда
потеряет
терпение.
Даже двух
клоунов
может
назначить,
сразу двух,
или, не дай
бог, целый
цирк, чтобы
мы больше не
скучали и не
беспокоили
его своими вечными
глупостями. А
как не
хотелось бы,
проснувшись,
в один
прекрасный
день, увидеть
у своего изголовья
парочку
крепких
дрессировщиков
с цирковыми
пистолетами…
А
когда
случается
что-то
неприятное,
его снова
начинают
беспокоить
вопросами, глупцы,
и он,
совершенно
спокойный, не
моргнув глазом
– отвечает. Он
прекрасно
владеет
собой, это
так видно,
так заметно.
Он
превосходно
скрывает
раздражение,
он может
делать это день,
месяц, два
или даже
четыре, но всё
же, рано или
поздно, он
выходит и
говорит нам –
вот, нате, вы
этого хотели
со своими глупостями?
Так получите.
Бывает,
например, в ноябре
что-то
случится, а
он,
сердечный,
только к
февралю
перестанет сдерживать
раздражение
на нас. А мы-то
уже забыли, столько
времени
прошло, мы
забыли и не
понимаем, что
такое могло
его
рассердить. Даже
дух
захватывает
от такой
высоты.
Или вот,
давайте, мы больше
не будем
никого
убивать. А то
он, не ровён
час, совсем
осерчает и
назначит нам
сразу какого-нибудь
главного
повара, или
вивисектора (из
бывших). Или
так, если
всё-таки
убьём
кого-нибудь,
то лучше скроем
от него,
чтобы
напрасно не
сердить. И главное,
не будем
задавать ему
глупых
вопросов. А
то он опять
скажет, вы хотели
этих двух, вы
лезли ко мне
с ними, ну так
вот, получите
на здоровье.
А что мы, мы-то
ничего, мы
тут просто
так сидели.
Да разве
потом это
кому-нибудь
объяснишь!
Поздно.
Может
ли он быть
недоволен,
или
раздражён, или
он просто
издевается.
Он говорит,
вольно же вам
говорить
всякие
глупости, так
почему один я
не могу их
теперь тоже
сделать?
Могу, всех
могу сделать.
Вот,
поглядите. И
мы глядим. И кажется,
ещё час, ещё
минута, и мы
все в едином порыве
станем орать,
не уходи,
останься, останься.
Ты можешь,
всё можешь. И
тогда, он, опять
сдерживая
себя,
посмотрит на
нас прозрачным
взглядом гипсового
льва с
питерской
набережной и
уйдёт,
оставив
вместо себя
пару
забавных барсиков,
чтобы нам
больше
никогда не
было скучно.
----------------------------------------------------
* (форма
внутреннего
разговора) каноник Юр.
ХанонЪ.
*разрешаю
к мысленной
публикации
только при
неизменном
тексте.