В теме 2

Я влюбилась в нее с того самого момента, как увидела.

Мои друзья надо мной подшучивают, мол, ты влюбляешься во всех, кого видишь в первый раз. Но разве можно было пройти мимо такого симпатишного дайка?!

Я и не прошла. Поправила прическу, одернула юбочку, подиумно подошла и красиво стала, глядя сверху вниз на несчастное существо (надо вам сказать, что дайк, сидящий перед тобой на коленях - это просто...вау! Пусть не стоящий, не перед тобой, но все равно...вау!), и поняла: я ее хочу.

Вот оно, мое фэмское счастье! Уххххх! Я чуть не взвизгнула от переполнявших меня эмоций, но вовремя вспомнила, что я сейчас в образе умудренной жизнью стервы, и, не смотря на то, что хотелось просто сграбастать этого зверька в охапку, посадить на цепь и повесить табличку: "МОЕ!", я взяла себя в руки и равнодушно-выдержано спросила, как ее зовут. Она подняла на меня полные слез глаза, от взгляда которых я чуть не свалилась с каблуков (вот это взгляд!), помолчала немного, словно вспоминая, как ее зовут, как-то загадочно усмехнулась и ответила:

--Кёми...

Я работаю в редакции. Отвечаю за колонку объявлений. Сортирую приходящие в газету письма, набираю объявления, поздравления и прочую муть.

"Молодой чел. жел. позн. с сост. муж. для созд. крепк. семьи. Интим не предлагать"

"Мол. дев. 90-60-90 ищет работу секретарши. Работу не предлагать..."

В здании несколько этажей: редакции, маленькая типография, какая-то студия веб-дизайна, открывшаяся совсем недавно. В студии молодые музчинки с дурацкими шутками про то, что сис-админы, это администраторы грудей. Эх, были бы они девками, какие из них были бы дайки!

Я направилась прямиком в курилку. До перерыва было еще добрых два часа, и я надеялась, что там не будет столпотворения. Мне просто необходимо было покурить. Перед глазами стоял взгляд Кёми, адреналин бушевал в крови....нет, я точно влюбилась.

В курилке болтали две секретарши, неторопливо курила Галина Анатольевна (наш корректор) и сражалась с зажигалкой Рё.

Подхожу к Рё, достаю дрожащими руками сигарету, Рё равнодушно протягивает мне горящую зажигалку. Вот ведь человек! Словно и не знает меня, а меж тем она - памятная страница моего прошлого. Нам ведь было хорошо вместе, Рё?

--Нервничаешь? Какое-нибудь объявление необычное? Дай угадать: потрясающий буч ищет клаву, работающую в газете в отделе объявлений. Угадал?

--Не смешно.

Мы стоим достаточно близко, чтобы можно было говорить тихо. Я смотрю в окно, Рё опирается спиной о подоконник и смотрит мне за спину. Мои пальцы все еще дрожат. Рё усмехается.

--Тогда что?

--Похоже, я снова влюбилась.

--Поздравляю,--в ее голосе неприкрытый сарказм,--кто на этот раз? Надеюсь, не мужчина?

--Нет.

--Ну слава богу!-Рё притворно вздыхает,--значит, не все потеряно. Кто на этот раз?

--Какая тебе разница?

--Никакой. Абсолютно. Думал, захочешь поделиться радостью.

--Я дала ей свой номер телефона. Думаешь, позвонит?

Рё удивленно подняла бровь.

--Позвонит - встретитесь, не позвонит - найдешь новую. Не ссы, подруга, все будет чики-пуки.

Рё затушила окурок и ушла, даже не попрощавшись. Даже не обернувшись. И в этом она вся.

Я докурила и вернулась к работе. Постаралась доделать все побыстрее и пораньше уйти.

Вечером позвонила Кёми.

Она всегда делала это молча. Ее напряженно-сосредоточенные пальцы проникали в меня заученным движением, доставляя удовольствие, граничащее с болью. От ее молчания веяло опустошенностью и каким-то отчаянием. И это отчаяние передавалось и мне. И, наверное, от ощущения того, что я понимаю, что за этим всем стоит, я сильнее насаживалась на ее пальцы, желая, чтобы ее отчаяние заполнило меня всю. А когда я кончала, она вытягивалась рядом, обнимала меня и утыкалась носом в подушку. Иногда я замечала слезы в ее глазах. Иногда я чувствовала ее дрожь. Но в такие моменты мне было не до того.

Я редко ласкала ее. Разве только чтобы завести и завестись самой. Она никогда не просила, иногда даже избегала моих прикосновений, словно они были для нее болезненными. Она вздрагивала, когда я называла ее Кёми и смотрела на меня, словно не узнавая, словно пытаясь понять, не послышалось ли ей, хотя она сама представилась этим именем.

А иногда я совсем не понимала ее. Она часами могла сидеть, уставившись в окно. Промозглый осенний вечер отражался на ее лице, и мне казалось, что она сделана из камня или слоновой кости.

Я видела, как она смотрит на окна домов, когда мы идем вечером с остановки домой. Она смотрела на них как бездомный пес, мечтающий о теплом коврике в коридоре и миске еды. И я ревновала ее к этим окнам. Я ненавидела ее холодные глаза. Я хотела, чтобы они смотрели на меня с теплотой. Я хотела, чтобы она любила меня! Но я была бессильна что-либо сделать, и это бесило меня еще больше. Я хотела вырвать ее у того фантома, которым она была так одержима, я хотела уничтожить его. Но Кёми только отдалялась от меня, она прижимала его к себе, как плюшевого мишку и засыпала, только если он был рядом. А я хотела от нее детей. Мне снились маленькие карапузики с мордашками Кёми и теплыми любящими глазами ...

--Что так смотришь?-Кёми улыбнулась.

Я отвела взгляд и уставилась в телевизор. Она подошла ко мне и села рядом, обнимая за плечи. Порой, она была похожа на кошку, сворачивающуюся клубком на коленях хозяйки, милую, теплую, уютную. Кошку, которая гуляет сама по себе. Она могла часами трепаться о том, что на радио крутят всякую ерунду, но при этом я даже не знала, любила ли она вареную морковь в супе, были ли у нее домашние животные и болела ли она ангинами в детстве.

Иногда она становилась веселой, начинала шутить. Била себя в грудь и твердила, что она - подрастающий буч. Кёми.... Мой милый, маленький дайк.

Буч... буч - это вам не просто так, его ж растить надо, воспитывать, ...оБУЧать. Бучи, они же на деревьях не растут и с небес не падают. Если хочешь стать генеральшей, выходи за лейтенанта; а если хочешь получить буча, то лови дайка и муштруй. А дайк юный, он же наивный, неопытный, ему палец покажешь - он краснеет. Путается в окончаниях и не знает, как девушку танцевать. А посмей только назвать его клавой, он тут же отыщет у себя мужское достоинство и заявит, что оно у него оскоблено и унижено. Ути-пути!

Буч -это либо влюбленный во всех в целом и в никого конкретно, или уже отлюбивший. Прямолинейно, со всего размаху, без дайковской утонченности и полуулыбок-полуощущений.

Я же изначально выбрала не любить. Зачем? Чтобы подставить сердце под удар? И что потом? Превратиться в очередного дайка? Вон их толпы бродят, мрачных, неразговорчивых, грустных... волчат. Нет уж, я девушка нежная. Я хочу заботы и тепла. Я хочу, чтобы меня танцевали.

Она говорила с непринужденной улыбкой, что "любовью как ветрянкой болеют лишь раз, и она уже ею переболела", а я хотела убить ее за эти слова, потому что от ее улыбки мне было больно.

--Так что можешь расслабиться, никаких шекспировских страстей.

--А я хочу,--я посмотрела на нее с вызовом.

--Чего ты хочешь?

--Я хочу, чтобы ты меня ревновала.

--Зачем? -ее удивление было абсолютно искренним.

--Я хочу чувствовать, что любима,--так же искренне ответила я.

--Разве ты не чувствуешь, что любима, когда я говорю, что люблю тебя?

--Ты не понимаешь. Это другое, это когда страсти, когда готов убить за любовь, пойти на риск, на дуэль!

--Ты хочешь, чтобы меня убили на дуэли?-Кёми вскинула бровь, и мне почему-то привиделась Рё.

Я промолчала.

--Эх, --вздохнула Кёми и процитировала,--И почему все дуры такие женщины?

Вопрос был явно риторическим, поэтому не требовал ответа.

А я в очередной раз убедилась в том, что дайки, фэм и бучи - такие же разные виды, как мужчины и женщины.

Я храню свои воспоминания в шкатулке. Письма, фотографии, милые безделушки.

Когда становится одиноко или одолевает ностальгия, я достаю ее из глубины шкафа, усаживаюсь на диван и погружаюсь в мой маленький идеальный мирок, где все улыбаются мне искренне и беззаботно, как умеют улыбаться только фотографии, где все любят меня восторженными и полными стихов письмами...

Моя мать отреклась от меня, когда узнала, что у нее никогда не будет зятя. Были долгие разговоры, уговоры, угрозы. Слезы.

Хорошо, что я была в это время далеко. В жизни бы не подумала, что буду так радоваться тому, что родилась в маленьком городке. Ведь для того, чтобы учиться, мне пришлось уехать за сотни верст. Идеальный способ вырваться из-под родительского надзора. О, как я была рада! Как последняя провинциалка приехавшая в столицу. Я была свободна. Я могла встречаться с кем хотела и как хотела, не боясь того, что кто-то увидит, расскажет родителям.

Нет, поначалу я пыталась удерживать имидж дурочки, мечтающей о принце, но с каждым годом это становилось все труднее. Наверное, я просто не захотела возвращаться в ту ложь, которая так долго меня сковывала. Я не хотела терять ту настоящую себя, которую я с таким трудом откапала из горы собственных масок. Я больше не могла идти наперекор себе. В тот момент я ощущала, что если я солгу, я навсегда потеряю возможность быть свободной. Быть той, какая я есть на самом деле.

И я сказала "да".

Не знаю, откуда моей матери стало известно о моих наклонностях, хотя, признаюсь, в один момент я стала вести себя так, словно нарочно пыталась заставить ее увидеть это. Почуяв свободу, я потеряла контроль. Я отказывалась верить в какую-либо опасность.

Наверное, это было письмо, опрометчиво отправленное кем-то из моих друзей на мой домашний адрес. Может быть, там были даже фотографии. Чтобы не было сомнений.

Никто ведь и представить себе не может, что в этой семье нет тайны переписки.

Я ждала этого звонка. Каждый раз, поднимая трубку, я надеялась, что вот сейчас она спросит, чтобы с гордостью и ощущением полного морального удовлетворения бросить ей в трубку: "Да!"

--Я хочу поговорить с тобой об одной вещи.

--Да, мам?

--Тут тебе письмо пришло...

--И?

--Что все это значит?

--Что?

--Отпустили в город! Чем ты там занимаешься! Мы тут работаем в три смены, только чтобы денег заработать, а она! Мало того, что не учится, так еще и развратом таким занимается! И как только не стыдно! Семью позоришь! Аня, что ты молчишь? Это правда? Отвечай...

Да, да! Я люблю женщин, мама. Нет, не как подруг, я люблю их как ты любишь отца....нет, как он тебя. Я погружаюсь в такие глубины, где ты никогда не бывала. Я познаю такие тонкости их существа, которые ты, даже будучи женщиной, не в силах постигнуть. И я счастлива, мама. Так счастлива, как ты никогда не сможешь быть с отцом.

--Что ты сказала?-в голосе мамы послышались слезы,-- Прости, я не расслышала...

--Да.

Как странно.... Человек не видит того, что не хочет видеть. Можно даже швырнуть правду ему в лицо. Он утрется и сделает вид, что ничего не было.

--Господи, что творится в мире...

--Мам...

--Из города вся эта зараза! Вон они размалеванные как девки! Не певцы, а стыдоба одна!

--Мам...

--Давай я отведу тебя к Ольге Семеновне. Она все-таки психиатр.

--Мам...я...

--Все, приезжай, и мы все уладим.

Гудки...

Мам, ну как ты не понимаешь? Я не хочу от этого лечиться.

Если я вдруг потеряю способность любить этих нежных восхитительных созданий, моя жизнь потеряет смысл.

Да и зачем? Это так же абсурдно как лечиться от любви к пионам вместо астр и черно-белым фотографиям вместо цветных.

Но самое страшное было потом. Потому что потом я встретила ее, женщину похожую на мою мать. У нее были тугие каштановые кудри, у нее были выразительные темные глаза. Она так же оборачивалась: мягко, всем корпусом, чуть насмешливо глядя на меня. Она так же хмурилась и так же любила лилии.

Я бродила с ней по мокрым от дождя аллеям, держала за руку и проклинала Фрейда.

Но это было забавно. Безумно, но забавно. Это была смесь какого-то древнего страха перед кровосмешением и тяги к запретному. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. Иногда мне хотелось плакать. Иногда - бежать со всех ног прочь от этого создания.

Бедная девочка, она не понимала, кем для меня была.

Да я и сама этого не понимала.

--Бучи, клавы... устроила тут классовую дифференциацию общества! Еще, того гляди, революция грянет. Верхи не могут, а низы хотят.

--Дура!- я рассмеялась.

Я любила, когда Кёми бывала в поэтическом настроении. Она начинала гнать, и получалось это у нее презабавнейше.

--Это очень похоже на шахматы: у каждого свой статус, у каждого свой паттерн ходов, все строго регламентировано и расчерчено,--Кёми глядела в стену и выливала на нее поток своих размышлений,--клава ходит только зиг-загами, буч - по прямой; буч ест клаву...

Кёми явно была осведомлена о том, что я знала американский слэнг.

На последних словах она посмотрела на меня своими хитрющими глазами. Что она хотела увидеть? Как я засмущаюсь? Покраснею? Щаз!

--Кёми, ты гонишь,--я приложила ладонь к ее лбу.

Она наморщилась и отстранилась.

--Я не люблю играть в шахматы,--сказала она.

--Может, просто не умеешь?

--Может, и не умею.

Я проходила мимо ванной, когда вдруг услышала легкий сдавленный вскрик, почти заглушенный шумом воды. Я остановилась и прислушалась. Затем тихонько подошла к ванной комнате.

Я стояла перед дверью и смотрела на нее как идиотка. Моя девочка там.... За дверью. А я здесь....

Я попробовала осторожно открыть дверь, но та не поддалась... И не хочет меня впускать. Почему?... я имею право.

Мое сердце колотилось как бешеное. Недостижимо...

Из-за двери не доносилось больше не звука, кроме льющейся воды, но я знала, что она все еще делает это. Я представила ее в ванной, поглаживающую себя, замирающую от удовольствия, и чуть не расплакалась. Эта дверь была какой-то насмешкой. Белой холодной насмешкой. Ей только не хватало надписи: "Посторонним вход воспрещен".

Наверное, именно в тот момент я стала одержима ее оргазмом. Я хотела, чтобы она кончила. Я хотела видеть это.

Я стояла на кухне, прислонившись спиной к подоконнику, и злилась. Я ждала Кёми, я хотела устроить ей сцену. При живой-то жене заниматься рукоблядствованием!

Кёми завалилась на кухню веселая и свежая. Она вытирала голову полотенцем и пританцовывала, что-то напевая себе под нос.

Остановилась. Посмотрела на меня. Увидела, что я дуюсь. И, как ни в чем не бывало, продолжила пританцовывать.

--Чаю хошь?-спросила она.

Я обиженно промолчала.

--Ну не хошь, как хошь.

Кёми налила себе чая и села за стол.

--Чем ты занималась в ванной?- поинтересовалась я.

Кёми хмыкнула.

--Мылась. Что еще можно делать в ванной?

--А как насчет стонов, доносившихся оттуда?

--Клевета,--Кёми отхлебнула чая.

--Почему ты это делаешь?

--Что?

--Мастурбируешь.

--Тьфу ты! Я же ем! А ты о такой гадости!

--Кёми, хватит придуряться! Я с тобой серьезно говорю!

--А я серьезно ем!-Кёми вспылила.

Я смотрела на огоньки бешенства в ее глазах.

--Скажи, что тебе со мной плохо.

--Зачем?-голос Кёми стал едким и колким,--зачем тебе знать это?

--Я больше так не могу, Кёми,--в моем голосе зазвучали слезы.

--Ну, ну, только плакать тут не надо. Я не восприимчива к женским слезам.

--Какая же ты сволочь!

--Какая есть! И запомни, милая моя, что мое тело - это мое дело, и я трогаю его, когда и где хочу.

Я отвернулась. Слезы закипали на глазах.

Она впервые так резко возразила мне, и я поняла, что потеряла над ней контроль.

--Меня это обидело,--почти шепотом проговорила я.

--Извини, я погорячилась.

--Нет, сам факт.

Кёми вздохнула и отодвинула стакан. Я молчала. Я ждала, когда она подойдет ко мне, обнимет, скажет что-нибудь.

Кёми медленно поднялась, подошла ко мне и обняла. Она молча смотрела в окно за моей спиной. Затем сказала:

--Просто не обращай внимания.

Если я хотела быть с ней, я должна была согласиться. У меня был шикарный маникюр, у Кёми - тараканы в голове. Мы никогда и не были вместе. Мы просто вместе спали.

Что это за дурацкое чувство? Вот уж, действительно, бучевский закидон! И дался мне ее оргазм! А вот нет же, вынь да положь! И это уже было дело какого-то непонятного принципа. Я хотела что-то сломить в ней. Что-то доказать. Кому? Ей? Себе? Или это просто был мой очередной каприз. В конце концов, мне стало не важно, как и кто, мне просто хотелось увидеть это.

И тут очень кстати появился Буч. Мой бывший. Почему Буч? Потому что на морде у него было написано: "Буч", и на другое имя он не откликался.

Мы встретились на улице, он тут же потащил меня в кафе. Заказал мое любимое вино (господи, он помнил!) и напросился в гости.

--Знаешь, -- я элегантно закурила,-- у меня есть одна знакомая девушка.

Буч усмехнулся.

--Тебе кружева плести или сразу все сказать?

--Говори сразу.

--Я хочу, чтобы ты ее трахнул.

Он, сволочь, даже бровью не повел! Как будто для него это обычное дело. Хотя, кто их, бучей, знает....

--Кто она?

--Моя девушка.

Буч хмыкнул.

--Это что-то новенькое. Зачем?

--Я хочу на это посмотреть.

--Ты всегда была извращенкой.

Я вздохнула:

--Сволочь ты, Заклепкин.

--Ты так и не выучила мою фамилию. А еще взять ее хотела.

--Это - цитата.

--Она симпатичная?

--Короче, приходи, посидим-поговорим.

Мы сидели на кухне. Я, Кёми и Буч. Последние буквально сразу нашли общий язык, что заставило меня почувствовать укол ревности. Я видела, как горят у Кёми глаза, как разговорчива она вдруг стала, и знала, что это было вовсе не вино, и не пиво (фу, ну что за привычка! Мы - бучи, мы - бучи, мы будем пить пиво! Фу!) Я смотрела на бутылку вина, стоящую на столе. И две пива. Вино и два пива. Я и они. Взгляд уперся в бутылки. Я никогда не ощущала себя такой одинокой и лишней, как в тот вечер.

А что если ей понравится? Что если она уйдет к Бучу? Может, зря я все это затеяла?

Но отступать было поздно.

Буч посмеивался, глядя на Кёми. Она была в его вкусе. Симпатичная мордашка, две груди. Чтоб быть в его вкусе достаточно просто быть особью женского пола. Эх, что за существа такие, бучи?

Я знала, что Кёми была пьяна. Ровно настолько, чтобы потерять контроль. Интересно, она догадывалась, что он ее откровенно кадрил весь вечер? Ненавязчиво, но настойчиво. А может, она просто не подавала виду? А может, она просто этого хотела?

Бучу невозможно отказать. Я знала это по себе. Я смотрела на них и чувствовала жажду, и пила, и снова хотела пить. А затем, сидя в нашей спальне, я чувствовала, как кружится голова, и все плывет перед глазами. Словно в тумане я видела, как они зашли в комнату, руки Буча, лежащие на талии Кёми, ее тело, падающее на кровать, ее пьяные попытки оттолкнуть его, навалившегося сверху.

Я сидела у стены и молча наблюдала за ними. Кёми заметила меня и замерла. Мы встретились взглядами: мой был предвкушающим, ее - удивленным.

Кёми больше не сопротивлялась. Буч что-то шептал ей, умело раздевая, и словно не замечал меня. Кёми неподвижно лежала на кровати. Ее голова была повернута на бок. Она смотрела на меня. А я на нее.

Я ощутила жар внизу живота, но что-то заставляло меня чувствовать себя неуютно, хоть я и старательно скрывала это.

Наверное, это была неподвижность Кёми, ее равнодушный и пристальный взгляд.

Я знала, что она не сможет удержать его, даже если будет очень стараться. Усмешка коснулась моих губ.

И она не смогла. Рука Буча скользнула по ее животу вниз, и Кёми зажмурилась, напрягаясь. Она медленно открыла глаза, снова встречаясь со мной взглядом. Я видела, как напрягается ее тело. Кёми то закрывала глаза, погружаясь в свои переживания, то открывала их, молча глядя на меня.

Я видела как вздымалась ее грудь, и мне хотелось бросится к ней, ласкать затвердевшие соски, целовать их, быть причастной... но я лишь смотрела на силуэт ее груди как загипнотизированная.

Я слышала ее дыхание и понимала, что она уже близко. Кёми сжимала зубы, тело ее выгибалось, и я чувствовала, как ее сердцебиение отдается у меня в висках.

И, наконец, она кончила. Судорожно вдохнула, дернулась, перекатываясь на бок, сжалась как пружина, ощущая пульсацию внутри.

И вдруг она стала какой-то маленькой, беззащитной, потерянной. Я подошла к ней и легла рядом обнимая. Она потянулась ко мне и обняла в ответ, зарываясь лицом в мое плечо.

Я чувствовала ее дрожь, но не сразу поняла, что она плачет. Я прижала ее к себе, покачивая как маленького ребенка. Она плакала. Моя Кёми плакала. Иногда я совершенно ее не понимала.

Когда я проснулась, Кёми сидела на кровати веселая и взлохмаченная. Увидев, что я не сплю, она сложила руки на груди и сказала:

--Проснулась? С добрым утром!

Я непонимающе смотрела на нее. С чего это она такая веселая?

--Вчера...,--начала я.

--Вчера ты напилась...в одно неприличное слово.... И вырубилась.

--А Буч?

--А Буч ушел.

--Как ушел?

--Как-как, ногами! Вставай, на работу опоздаешь!

Господи, так это был сон! Приснится же! Все, лечиться...

--Значит, мы посидели, а потом... Буч ушел?

--Да. Дотащил тебя, как жентельмен, до кровати и ушел.

Матерь божья...мне снилось, что...

Я почувствовала, что краснею, и закрыла лицо ладонями.

--Ты чего?-Кёми уселась рядом со мной, пытаясь заглянуть мне в лицо.

--Просто сон,--я встряхнула головой.

--Ого! Вот это сон. А про что он был?

--Уйди, несоврашеннолетняя!-я увернулась от ее рук и упала на кровать.

Кёми от души рассмеялась.

--Я имею право знать, где ты блудишь по ночам!

--Нет! -я тоже смеялась, пряча лицо в подушку.

--Ну и фиг с тобой,--Кёми сидела на кровати,--Она хоть красивая была?

--Красивая,-- пискнула я из-под подушки.

--Ну и то хорошо.

С Кёми явно что-то творилось. Какие-то процессы шли в ее душе, и их результаты должны были вот-вот проявиться. Меня это тревожило. Я догадывалась, что это была за мутация, но убеждала себя, что это просто зима, хотя звук натягиваемой струны ощущался все отчетливее. Что-то должно было случиться. И я боялась этого.

--Я боюсь потерять тебя.

Мы сидели на кухне и курили. Кёми была задумчива. Она находилась в том лирическом настроении, свойственном всем поэтам, когда тоска подкрадывается из ниоткуда и выгоняет человека на кухню курить и размышлять о ничтожности человеческого бытия.

--Ты никогда меня не имела.

--Неудачный каламбур,--я попыталась съязвить.

--Отчего же?-бровь Кёми приподнялась.

Я обиженно промолчала.

--Во мне что-то происходит,--голос Кёми внезапно потеплел, глаза смотрели на меня с какой-то надеждой.

Она не понимала что, она просила у меня совета.

--Я знаю.

--Я не могу понять что. Это пугает.

--Ты от меня уходишь, только и всего.

--С чего ты взяла?

--Это предопределенный исход. Ты залечиваешь раны, а чтобы их залечить ты должна измениться. Ты станешь другим человеком. Человеком без прошлого. Чтобы двигаться дальше, ты должна освободиться от воспоминаний. А я останусь в них.

--Ты драматизируешь.

--Я старше тебя и умней.

--Не аргумент.

Кёми покидала меня. Медленно, но верно, как сознание покидает умирающего человека. Она еще боялась признаться себе, что начинает отторгать меня и все, что со мной связано, а я уже планировала, что буду делать, когда она меня покинет...

Поеду в Париж. Всегда хотела побывать там.

Снова начнутся эти извечные стадии умирания любви.

Или Милан...

Сначала будет горячая резкая боль.

Впрочем, Лондон тоже кажется заманчивым...

Слезы, горечь потери, агония. Потом пойду по рукам в отчаянии хоть как-то заполнить пустоту.

Нет, в Лондон не хочу. Может, Прага?

Случайные встречи, поиски знакомого лица в толпе, попытки узнать ее в очередной знакомой из клуба.

А может, просто махнуть к родителям, на природу?

Затем, опустошение... Тихое привыкание к тишине в квартире, постепенное забывание ее голоса, запаха, прикосновений.

Уйти в работу. Действенно и недорого. Тоже вариант.

А потом появится кто-то другой. Он обязательно должен появиться. Я иначе не могу. Мне всегда нужно, чтобы рядом был кто-то. Чтобы кто-то меня любил.

--О чем ты думаешь?

Вопрос Кёми вернул меня в реальность.

--Пытаюсь понять извечный философский вопрос о существовании бытия.

--И как успехи?

--Оставляют желать лучшего.

Кёми усмехнулась.

--Слушай, "старше меня и умней", ответь мне на простой вопрос... Почему любовь у нас лишь бледная тень Единственной и Вечной? Почему мы не горим, а тлеем?

Я вздохнула.

--Потому что любовью как ветрянкой болеют только один раз.

--Нет, ну на самом деле?

--На самом деле... А нужна она тебе вообще, эта любовь? Что она несет с собой кроме боли и страданий?

--Чувство полета.

--Сказки.

--Радость

--Обман. Это все - лишь твои надежды и предвкушения. Глупые и наивные сказки из детства!

--Ну неужели нет в мире пары, которая будет жить долго и счастливо, а потом умрет в один день?

--Кёми, родная, а зачем? Объясни мне зачем? Зачем нужна любовь, если каждая минута вдали от любимого превращается в пытку; если трясешься за его счастье, здоровье, жизнь, получая от этого только страдания; если ты робеешь в его присутствии и чувствуешь себя полным идиотом? Зачем оно все? Не лучше ли жить с человеком, сохраняя свой разум ясным и не затуманенным любовью?

--А как же...?

--Что? А что она вообще такое, эта любовь? Можно быть абсолютно счастливым с человеком, и не любя. Ведь отношения складываются из взаимоуважения, компромисса, общих интересов и секса. Поиском любви ты обрекаешь себя на одиночество и страдание. Поверь мне, в этом мире хватает и влюбленности.

Кёми смотрела на меня взглядом ребенка, который только что разбил свой любимый аквариум с золотыми рыбками. Рыбки хватали ртом воздух и били хвостиками об пол.

Все в душе, как и в природе, подвластно смене времен года. Сначала бушует весна, потом наступает лето, за ним приходит осень. Былые желания, мечты, планы на будущее безжалостно срываются ветром, кружатся в сером небе и падают в мутные лужи, покрытые корочкой льда. Вместо бушующих гроз моросит тоскливый дождик, вместо жарких лучей солнца - только пронизывающий колкий холод.

Наверное, подобное творилось в душе у Кёми. Порывистый ветер срывал последние листики - и с каждым упавшим листом она все сильнее отдалялась от меня. Сомнения и противоречия ненастьями терзали замерзающие деревья, путали ветви; ветром носились по пустеющему саду, морщили лужицы. Они то пытались поднять уже упавшие листья в бессмысленной попытке вернуть их обратно на деревья, то в отчаянии срывали те, что каким-то чудом все еще держались на ветвях.

Я знала, что скоро наступит зима. Зима, которую так жаждала Кёми. Она расставит все по местам: успокоит ветер, превратив его в безмолвие, укроет истерзанные деревья, прояснит хмурое небо, затянет лужицы хрустким льдом и засыплет все снегом, позволяя начать все с чистого листа.

А я буду ждать весны.

Осень близилась к концу. Листья были сброшены, замешаны с грязью, все тучи выплаканы и раскинуты во все небо сплошным серым покрывалом. Природа ждала снега.

Я язвила. Все чаще и чаще ловила себя на мысли, что срываюсь, переводя разговор в ссору. Кёми ждала снега. Она подходила к окну и вглядывалась в хмурое небо. Я злилась. У меня снова ничего не получилось. Я хотела сделать ее своей, такой, как я ее хочу, но опять упустила момент, когда заготовка дала трещину; место, где произошел надлом.

Мне нужна еще одна. Скорее бы снег.

Кёми стала напоминать мне кого-то. Настойчивое чувство дежавю не покидала меня последний месяц. Все это уже было где-то. Я все это уже где-то видела. Кто-то так же смотрел на меня грустными глазами, смотрел молча, плотно сжимая искусанные губы.

В ней что-то копилось. Росло, бурлило, ждало момента, чтобы вырваться наружу. Я ждала взрыва. Эмоций, ссор, криков. Я и представить себе не могла, что все случится так тихо и безболезненно.

Маленькие хрупкие снежинки падали из молочно-белого неба в грязь. Первые, те, кому суждено погибнуть, став основой для будущего белого настила. Но кто-то должен утонуть в грязи, чтобы по нему смогли пройти другие. Была ли я этим первым снегом для Кёми?

Она уходила медленно и, казалось, все еще раздумывала о правильности своего выбора. Я смотрела ей вслед и пыталась запомнить ее. Такой, какой она от меня уходила.

Ее уже не вернуть, но я знаю, что она навсегда останется рядом. Воспоминаниями, принесенными новой девушкой, для которой я открою свое сердце. Будущим кого-то, кто подарит мне свое тепло. Тенью в полумраке клубов, силуэтом за соседним столиком в кафе, прохожим, разминувшимся со мной на улице.

Мы как шахматы: у каждого свой статус, у каждого свой паттерн ходов, все строго регламентировано и расчерчено. Классические этюды выучены. Наша жизнь ограничена пространством шахматной доски. Мы будем ходить кругами и натыкаться друг на друга с неизбежностью смены времен года. Потому что мы связаны. Мы - в теме.