"Рядом со мной настоящий мужчина"

Ирина Алферова: "Рядом со мной настоящий мужчина"

Многие до сих пор считают ее самой красивой женщиной российского кинематографа, хотя с тех пор, как она сыграла Констанцию Бонасье, прошло более 20 лет. Но и сейчас Ирина Алферова так же обаятельна, как и во времена "Трех мушкетеров".

И в этом вы сможете убедиться сами в программе Светланы Иванниковой и Игоря Пронина "Бальзам на душу" в это воскресенье в 11.10 на Первом Балтийском канале.

"ТЕАТР - ЭТО КАТАСТРОФА"

— Вы производите впечатление очень доброго и мягкого человека. Считается, чем добрее человек, тем он незащищеннее. Это ваш случай?

— У меня, действительно, нет защиты. Вообще нет! Даже в разговоре я не умею защищаться. Когда я это поняла, то перестала ходить на многочисленные вечеринки. Хотя люблю балы, люблю одеваться, люблю шампанское, и мне везде интересно. Но я перестала выходить, потому что совсем не могу ставить барьер между собой и малознакомым человеком. Когда мне кто-то говорит: "Знаете, мне так плохо", я в одно мгновение включаюсь и начинаю соображать, как найти врача, как помочь… И делаю я это каждый раз, как бы мне этого не хотелось, даже если нутром чувствую, что человек мне несимпатичен. И потом долго после такого выброса энергии болею.

— Как же вам работается в театре, где все время приходится быть в тесном контакте с коллегами по сцене?

— В театре вообще катастрофа! Если партнер нечуткий и к тебе не очень хорошо расположен, да еще и скажет что-нибудь нелицеприятное, я с репетиции могу выбежать вся в слезах.

— Неужели вам кто-то может говорить неприятное? Кажется, что вам при вашей красоте должны говорить только комплименты.

— Так не бывает! Нет, ну так не бывает! Красота — это ведь внутреннее ощущение. Подходишь к зеркалу: то ты красивый, то ты некрасивый. Ну раз в месяц бываешь красивой. Это все равно внутреннее ощущение.

АЛЫЕ ПАРУСА

— Мужчины разве не убедили вас в том, что вы прекрасны?

— Нет, не убедили. В этом нельзя убедить. Это глубоко личное, внутреннее ощущение. Я им не верю.

— Даже тем мужчинам, в которых вы влюблялись?

— Влюбленности мои случались всегда мгновенно. Я еще даже не понимала, что за человек передо мной, как уже влюблялась в него. Потом, бывало, при более близком рассмотрении оказывалось, что человек тот не совсем хороший, но уже было поздно, и ничего со своими чувствами поделать я не могла.

— Но сейчас с вами настоящий мужчина?

— Да, у меня сейчас очень хороший мужчина. Он мне первый убедительно сказал, что я потрясающая на сцене, что я имею право на все, что зал выдыхает, и сходит с ума от меня. И он мне это внушил, внушил, внушил… Разобрал меня на части и собрал заново. В первый раз я так поверила мужчине. Потому что он существует так, что ему нельзя не поверить. Он очень талантливый, но самому ему совершенно безразлично, как его талант проявляется в жизни. Он пишет потрясающие вещи, но ему не важно, чтобы они были напечатаны. По профессии он артист, но он совершенно не артист. Ему безразличны любые комплименты, хотя он очень красивый. Короче, он настоящий мужчина, и я ему верю.

— Выходит, что секрет, как сделать женщину счастливой, не так уж сложен…

— Это так просто сделать женщину счастливой! Я всегда привожу в пример "Алые паруса" Грина. Вот мужчина влюбляется в женщину. А она мечтает об алых парусах. Что это? Мечта! А он идет в магазин, покупает алое полотно, натягивает паруса и дарит ей эту мечту. Это очень просто! И любой мужчина может это сделать. Любой! Узнать и пойти, совершить этот шаг. Но не делают! Не делают, потому что нет такого таланта или не так сильно любят, или хотят чего-то другого. "Каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу…"

"Ирочка, зачем вам замуж?"

— Какое трагическое все-таки у вас мировосприятие жизни…

— Я как только себя осознала, годика в три, сразу столкнулась с очень трагической стороной жизни. Очень трагической. Просто мгновенно. С тех пор трагизм стал частью меня. Я с этим, конечно, борюсь. Но с другой стороны, Богом дано мне это ощущение, и ничего с этим не поделаешь.

— Что такого трагичного случилось с вами в три года?

— Даже не хочу говорить… Это ощущение от родителей, от папы. Очень страшно, когда в тебе пробуждается ощущение настоящего горя, беды и когда ты, маленькое существо, хочешь убить отца, потому что видишь, как маме плохо. Это очень страшно… Вся душа твоя рвется к свету, к счастью, ты радуешься траве, солнцу, корове, теленку, а в это время от людей идет такой негатив.

— Однако вас же не ожесточила, не очерствила та ситуация? Не настроила против людей?

— Ну что вы! Я даже рассердиться не могу! Сердиться могу минуты две. Вот мне сделали такую уж гадость, что я мгновенно гневом исхожу, но тут же понимаю, почему так произошло, и уже не могу сердиться. Это тоже Богом данное мне качество. И мне с ним хорошо. И жить мне ужасно интересно! Я в мир иду со светом.

— И ни разу не приходилось вам ударить кого-нибудь?

— Нет… Я кричать-то первый раз научилась на сцене. До того я даже представить себе не могла, что женщина может закричать. А в театральном институте меня учили, что актриса должна уметь все. Хотя я недавно поняла, что ничего подобного. Актрисы все должны быть разные. Их ценность как раз в том, что одна такая, а другая совершенно иная. Мне не нравится, когда актриса может сыграть все. Это неинтересно.

Поэтому я всегда хотела быть не просто актрисой, а актрисой в большом понимании этого слова. Не просто выйти на сцену и сыграть что-нибудь. Мне всегда казалось, что я знаю что-то такое, чего не знают другие люди. Я знаю, как согреть. Поэтому я и рвалась на сцену. В институте со мной было очень тяжело. Мне не хотелось играть отрывки, которые все играли, потому что я всех этих ситуаций в жизни еще не испытала: я тогда еще не любила в том понимании, как фантазировала себе (в мечтах-то я с трех лет любила). Но все в мечтах… Помню, мне педагог в институте говорил, когда я собиралась замуж: "Ирочка, ну зачем вам это надо? Вы такая талантливая, у вас такая богатая фантазия, можете все себе придумать. Зачем вам этот ужас?"

СЕРДЦЕ МАТЕРИ

— Не сложна ли для вас в таком случае роль матери? На детей ведь надо иногда повышать голос.

— Это другое повышение, это другое… Это же не крик. "Это надо", "это плохо" — это уже сила какая-то. Во мне всегда была какая- то мудрость. Может, от того, что я пережила в детстве, я всегда все знала. Мне не надо было от кого-то получать объяснения, что такое хорошо, что такое плохо.

— Вы не повторили судьбу родителей? Не узнаете в них себя?

— Узнаю… И даже не хочу про это говорить. Сейчас и в дочке вижу какие-то повторяющиеся вещи. Но мне всегда было важно ощутить в ней, в ребенке, личность. Мне очень просто воспитывать детей. Я всегда знала, сейчас уже дошла до этого мозгами, а тогда это было подсознательное ощущение, что только личный пример может воспитать ребенка. И я все время говорила дочери о своем отношении к миру. Было важно, чтобы она полюбила какие-то книги. Я знала, что если я увижу у нее в глазах свет от Живаго, то мне уже дальше нечего воспитывать, нечего говорить.

Где-то я могу направить, но даже не хочу направлять. Понимаю, что даже уберечь от чего-то могу, и не хочу уберегать. Потому что уже нельзя уберечь от своей судьбы.

— Поговаривали, что Абдулов потрясающий отец, что эта роль ему удавалась.

— Да он сам ребенок большой. Он во все играется, и эту роль отца он играл. У него очень быстрый выплеск, но не каждодневный. Рутинное — это во мне. Я за все и за всех отвечаю. Это достаточно тяжелое состояние, поэтому я и не люблю дом. Если я чувствую, что где-то в углу пыль и ребенок этой пылью дышит, мне срочно надо все бросить и вытереть ее. Поэтому гораздо органичнее я себя чувствую в гостиницах. Там ничего не надо делать, можно просто все побросать. Никакой тебе ответственности, которая есть дома, где я все держу в себе: болезни, поездки, покупки… И эти постоянные мысли: "Она вчера сказала фразу, значит, она страдает, но сейчас мне некогда, значит, я запомню…"

Все это во мне сидит, все я держу в себе и страдаю, что не могу уделить достаточно внимания детям. Уделяю внимание только каким- то основным моментам и бешусь, что они все же не мои родные дети, не так хорошо меня чувствуют и не очень мне доверяют в каких-то вещах. В общем доверяют, а в мелочах — не всегда. Может быть, когда-то они это поймут, сравнивая с жизнью, с другими людьми, но пока нет. И поэтому они совершают мелкие глупости, которые моя дочка совершить не могла. Она могла по большому счету, а по мелочам — нет. Это очень обидно.

— Сколько лет вашим приемным детям?

— Девочке — 19, мальчику — 17 и младшему — 16. Еще дети… Правда, хлебнувшие всяких испытаний. Но я умею подстелить соломку. И я им ее все время стелю, а может, и не стоит. Я их, конечно, избаловала, уже избаловала. Младший знает, что мама Ира спасет от всего.

ПЛОХОЙ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК

— И все-таки какая у вас счастливая жизнь! Дети, роли… Одни только встречи с такими людьми, как Олег Даль или Евгений Евстигнеев, могут наполнить не одну жизнь.

— Даль — это гений! С Далем это просто параллельно прожитая жизнь. Хотя в основном я молчала и слушала, а он мне почему-то все время рассказывал про себя. А я понимала только одно, что человек находится в трагической ситуации и я никак не могу ему помочь. Единственная помощь — вот я буду сидеть, слушать и смотреть на него. Никаких к нему путей не было! Он был совершенно из другой жизни!

И он это понимал и мне тоже говорил: "Ну не могу я тебе помочь! У тебя своя жизнь! Не могу я тебе помочь!" Он был, конечно, гений, гений абсолютный. Он очень хотел какой-то настоящей жизни, он чувствовал, как это должно быть. И он был достоин ее. Но когда он видел какие-то несовпадения, мириться с ними не мог, а просто брал и уходил, уходил в никуда, без денег, без работы. На это не каждый способен. И когда он меня приподнял, вдруг начал со мной серьезно так работать…

— А мог бы и не делать этого. Все-таки Даль…

— Не мог бы. Хотя с кем-то так и делал. Его поэтому и ненавидели. Он был нетерпим, если чувствовал человеческую фальшь. А меня он сразу полюбил и как бы взял под свое шефство. Для меня это было невероятно ценно. Помню, как однажды, перед самой его смертью, мы пошли с Абдуловым в ресторан после спектакля, и он увидел меня, бросился ко мне, схватил Абдулова и начал кричать ему: "Я тебе столько должен про нее рассказать! Мне так надо ее спасти! Но я не помню, как. Но надо…" Хотел уберечь, но тоже не смог. И совсем другая планета, другой человек — Евстигнеев…

Совсем другой. Он меня как раз не принимал. Он очень талантливый и очень творческий человек. Но у него была своя жена, и он хотел, чтобы она играла мою роль в фильме "Ночные забавы". Был такой вот между нами момент. Но когда я начала играть и он понял, что я попала в десятку, тут же все простил и потом, когда в конце картины мне очень многое не понравилось и я сильно переживала из-за этого, он подошел, присел рядом и сказал: "Прекрати. Все, что ты сделала, это туда, это тебе надо в твоей жизни, так что нечего страдать".

ПОД МУЗЫКУ БАХА

— С Прибалтикой у вас связаны какие-то воспоминания?

— Очень многие. Для русского человека Прибалтика — это совершенно отдельная страна на планете. Это Европа в хорошем смысле. Такая вычищенная, с другими отношениями, без такой страсти, более холодная, но очень ценная. От страсти уже устаешь и ищешь покоя и какой-то надежности. А это все есть в Прибалтике. Вообще, если говорить о сути, был такой фильм "Мой младший брат", там играли Збруев, Миронов и Даль. И Даль, когда они едут в Прибалтику после десятого класса и все растворяются в ней, идет по улицам города, вдруг слышит, как в соборе играют Баха, садится у стены и рыдает под этого Баха. И все… Что может быть ценнее? Что еще надо снимать, чтобы объяснить что-то про эту страну?