ОТ СПЛЕТНИ К ИСТОРИЧЕСКОМУ ПРЕДАНИЮ
Сами стереотипы, или практики повседневного поведения, описанные выше, представляют собой предмет изучения этнографа; тогда как их вербализованные мотивировки, высказываемые в определенных естественных контекстах (а также в интервью) и носящие стереотипный характер, возможно отнести, наряду с целым рядом других явлений духовной культуры, к области специфического фольклора коммунальных квартир. Обзору этой области и ее связи с мифологическим программированием повседневного поведения и посвящена эта глава.
Даже если новичок, попадая коммунальное сообщество, говорит на одном языке с его членами и принадлежит той же культуре, поначалу он не разделяет с ними особой компетенции местного жителя, не является “своим”. Это значит, что ему неочевидны многие само собой разумеющиеся для старожилов вещи, касающиеся отношений внутри сообщества. Между тем, человеческие отношения затрагиваются всяким его шагом, всяким действием в публичном пространстве. Как уже указывалось, будучи воспринято окружающими, всякое движение оценивается как в той или иной мере отвечающее принятому здесь обычному ходу вещей
. Новичку предстоит освоить принятые способы действия и интерпретации. Постепенно он овладевает специфической компетенцией местного жителя, но и вносит новое в обыденный распорядок- уже самим своим участием в нем, соответственно получая свой статус в структуре сообщества.Что же входит в эту компетенцию “своего”? Прежде всего, это сведения, относящиеся к структуре сообщества и, соответственно, к структуре пространства.
Представим себе гостя, в первый раз появившегося в квартире. Соседи ему незнакомы: выходя на общую кухню, он здоровается с ними обезличенно. Он спрашивает, где здесь туалет. Он не знает, где можно взять мыло и полотенце, на какую плиту можно поставить чайник, где взять спички, и т.п., ведь ему позволительно пользоваться только вещами - и местом - человека, к которому он пришел в гости. Ошибка может навлечь - и даже не столько на самого гостя, сколько на его хозяина - гнев соседей, потому что всякое мыло, полотенце, место на плите и т.п. кому-то принадлежит. Предполагается, что каждый жилец вполне владеет соответствующей информацией и обязан донести минимальную нужную ее часть до своего гостя.
В полном своем объеме такая информация не может быть описана строгим набором запретов или правил - даже не потому, что мелких правил оказалось бы слишком много, а, скорее, оттого, что многие правила нестроги и подразумевают исключения, оговорки и, случается, модифицируются в процессе их применения. Ведь там, где в игру вступают человеческие отношения, формализация неприемлемо беднее существа дела. Это замечание касается неспособности хозяина ввести гостя исчерпывающим образом в курс отношений в квартире - и равно справедливо для неспособности исследователя корректно описать материал повседневности (в данном случае, компетенцию участника сообщества) при помощи последовательно структуралисткой модели (см. об этом в гл.14).
Так, вообще говоря, ставить свою сумку на чужую табуретку или кастрюлю на чужой стол нельзя: случайно оставив там свою вещь, вы рискуете позже найти ее на полу; в принципе, даже гостю-новичку это известно. Но если хозяин стола или табуретки (и/или свидетели) сейчас отсутствуют, или же если чужая табуретка или стол принадлежат дружественному соседу, то правило можно нарушить - что, как правило, и происходит. Компетенция участника сообщества диктует ему во всяких данных обстоятельствах линию поведения в пределах допустимого. Напротив, человек, не являющийся участником данного сообщества, владеет в самом общем смысле правилом, что нельзя пользоваться чужими вещами, но не знает, как это правило применить, т.к. статус тех или иных мест (вещей), за которыми стоят отношения соседей, для него неясен.
Объяснения и мотивировки правил и стратегий поведения, существующие в более или менее стереотипной словесной форме, предполагают отсылку либо к здравому смыслу как он понимается в данном сообществе (“как это ты будешь стирать на кухне, здесь же все готовят?” или “что же, ждать, когда ты постираешь, чтобы помыться? Стирай в кухне, как все люди”), либо к прошлому состоянию или к прецеденту, вроде “всю жизнь так делали” или “здесь еще у моего отца крюк висел, он мне и завещал это место”.
<
Что закономерно, если учесть, что исток формы сегодняшних практик не только в сиюминутной потребности добиться определенного результата, но и в прошлом. О связи "хабитуса", то есть регулирующего принципа практик, понимаемого как система предрасположенностей к определенного рода стратегиям поведения, и прошлого, приведшего к складыванию именно такой системы, Пьер Бурдье замечает следующее: "Будучи воплотившейся историей, которая стала натурой и, тем самым, была забыта в этом своем качестве, хабитус есть деятельное присутствие того прошлого, продуктом которого он является: повсюду он придает практикам их относительную независимость от внешних определяющих факторов актуального настоящего" (Bourdieu P. Le sens pratique. P, 1980. p.94).>
Характеристики соседей, их отношений между собой, а также сведения о том, что кому принадлежит и как себя вести, становятся известны новичку не только из непосредственного наблюдения. Информация и оценки в значительной мере приходят из чужих уст, в том числе в форме сплетни. Природа сплетни такова, что ее бессмысленно пересказывать - ее, вообще говоря, невозможно пересказать. Не в том смысле, в каком не поддается пересказу другими словами текст поэтический, а в прямо противоположном: даже воспроизведя сплетню дословно, мы не сможем передать все то содержание, которое сплетник в нее вкладывает, обращаясь к своему собеседнику. Причина вот в чем: не являясь членами данного сообщества, мы не владеем тем контекстом, с которым сплетня неразрывно связана. Она имеет смысл только между людьми, являющимися до некоторой степени соучастниками, включенными в сообщество и обладающими своими собственными (и частично совпадающими) интересами.
Соответственно, и попытка переписать сплетню в нейтральных терминах информационного сообщения обречена на провал, ведь нам пришлось бы развернуть то, что осталось невысказанным в сплетне, но само собой разумелось для говорящего и слушателя. Кроме того, нам потребовалось бы соотнести сплетню с некоторым “реальным положением дел”, чтобы объяснить, почему это именно сплетня, а не объективная информация. Эти задачи представляются невыполнимыми. Однако мы можем, в принципе, определить, что обычно является предметом сплетни, какие функции она выполняет и как она это делает.
"
Разговор, который вызывает напряжение и молчание, когда кто-то проходит по коридору, я считаю, это на уровне сплетни", - утверждает наш информант И. Условности вежливости нарушает вторжение сплетников в приватную сферу персонажа сплетни. Дело в том, что сплетня чаще всего сообщает информацию, которая неочевидна и не может быть доступна в иной, нежели сплетня, форме - скажем, из наблюдения или из уст персонажа сплетни. Персонаж сплетни не предназначает интересующий сплетника аспект своей жизни для публичного ознакомления и обсуждения. Соответственно, невозможность достоверной проверки оставляет место фантазии сплетника. Интерес и фантазия обращаются ко всему, что отклоняется от обычного хода вещей, представляет собой событие, а потому заслуживает внимания и объяснения, если есть основания предполагать, что у события имеются неочевидные подробности, а у его участников - скрываемые побуждения и мотивы. События провоцируют эмоционально (часто - завистью) окрашенные взгляды, стремящиеся преодолеть границу сферы приватного. Таковы, например, дорогие покупки и новости в личной жизни.Соседи, чей образ жизни и привычки контрастируют с обычными и объяснимыми исходя из местного здравого смысла, постоянно притягивают к себе взгляды окружающих. В том числе детей, которых пугают такими соседями. Несмотря на относительную прозрачность пространства и высокую осведомленность о жизни друг друга, такая осведомленность никогда не бывает исчерпывающей - тем более, если кто-то пытается оградиться от нескромных взглядов. Соседи вынуждены разгадывать загадку, находить “рациональные” объяснения “странным” привычкам и поступкам. Шпионство, подсматривание и подслушивание оказываются источниками тенденциозной информации, которая готова к использованию в коммунальных конфликтах склочными личностями с традиционным коммунальным менталитетом. Сплетня всегда тенденциозна, но имеет смысл отдельно говорить о сплетнях, где доля тенденциозной интерпретации значительно превышает долю информации, так или иначе соотнесенной с действительностью.
Актуальная сплетня является чем-то вроде словесного выражения Present Perfect социальной реальности, чем и обусловлена ее роль поставщика фоновых знаний, мотивирующих поведение, и аргумента в конфликтных ситуациях. Своим Present Perfect обладают люди, а также места и вещи (в той мере, в какой они связаны с людьми). Даже если такая информация об их прошлом более или менее приватна, она может становиться актуальной в определенных обстоятельствах. Скажем, тот факт, что “эту чашку я купил в Нижнем Тагиле в тысяча девятьсот семьдесят шестом году”, остается фактом личной биографии человека, частью его приватного жизненного мира - и не может быть никому интересен до тех пор, пока он не актуализуется в отношениях с другими людьми, когда, например, эта чашка разбита кем-то другим или украдена.
Менее важны для повседневного поведения передаваемые из уст в уста сведения о бывших жильцах и том, что и как здесь было раньше. Ср. Клавдия Николаевна была проститутка. Когда совсем состарилась, стала портнихой. У нее была комната как антикварная лавка. Была очень интересная женщина. Она до самой смерти ходила на каблуках, подтянутая, и если все старушки выносили горшки, то она выносила вазу красивую, будто бы воду для цветочков меняла. И только однажды, уже совсем старенькая, она в этих своих каблуках запуталась, запнулась, упала, и вся эта ваза, вонючая, разлилась по коридору. ... Какая у нее была комната! Там, бронза на бронзе, фарфоровые штучки... Интерьер такой, проститутский, фитюлечка на тютюлечке, розочки-разрозочки...(Н.П.)
Не обладая непосредственной значимостью для актуальности быта (и являясь, таким образом, чем-то вроде Past Indefinite), такие данные объясняют, в частности, происхождение многочисленных “пережитков” в окружающей весьма консервативной среде сегодняшней коммунальной квартиры: таковы остатки сломанного водогрея на кухне, неработающая раковина, чьи-то лыжи на полке в туалете, сундук в прихожей, хозяин которого давно умер. Мы помним, что особенность этой среды - множество вещей и приспособлений, которые не используются и едва ли пригодны к использованию, но остаются на своих местах уже просто потому, что никто не берет на себя труд их убрать, они не затрагивают непосредственно ничьих интересов.
Данные такого рода составляют часть устной истории данного сообщества. В частности, сплетни теряют актуальность (переходят из разряда Present Perfect в разряд Past Indefinite) и сплавляются со всем тем, что видено собственными глазами и обладало когда-то более достоверным статусом. Особенно это относится к разряду сплетен-рассказов об экстравагантном или нелепом поведении соседей, в т.ч. о чудачествах пьяных. Здесь наблюдение явно превалирует над интерпретацией, а сама информация при желании может быть подвергнута проверке и подтверждена другими свидетелями. Актуальные и тенденциозные элементы со временем стираются, а деяния приобретают легендарные черты и передаются в рассказах еще долго после того, как герои события умерли или переехали. Некоторые из фрагментов интервью, приведенных в предыдущих главах, относятся как раз к этому жанру.
Рассказывание таких рассказов - гостям, новичкам, или старшими младшим ("Ты, наверное, уже не застал...") - может быть спровоцировано каким-то обстоятельством, но может и не требовать никакого явного повода. Нередко можно услышать их в праздники, когда хозяйки, принадлежащие к разным поколениям, готовят на кухне, или же во время совместных посиделок дружественных соседей за праздничным столом.
Содержание рассказов о прошлом квартиры и дома, куда входят и рассказы о прошлом незапамятном, дореволюционном, известном лишь со слов предков (Past Perfect), достаточно типично. Условно эти материалы возможно подразделить по историческим периодам: время с конца Перестройки, предперестроечное десятилетие (когда плотность населения стала заметно уменьшаться), период примерно после смерти Сталина, послевоенные годы, война, тридцатые годы (период после уплотнений), послереволюционный период и двадцатые годы (когда квартира стала коммунальной), начало века. В этом материале нас интересует не столько отражение реальных исторических фактов, сколько характерные способы интерпретации и представления (чтобы не сказать - конструирования) исторической действительности.
Особое место в этом массиве занимают представления теперешних жильцов о том, кем, когда и зачем был построен их дом, кто в нем жил - в частности, в их квартире. Большинство домов с большими коммунальными квартирами расположены в центре города и построены до революции; каждый такой дом имеет свое лицо, свой архитектурный облик, нередко - собственное название, архитектурную и историческую ценность. В историческом центре города здания отличаются друг от друга, и в глазах жильцов отличия их дома имеют значение. Хотя информация, относящаяся к Плюсквамперфекту, и не имеет непосредственного влияния на повседневность, ее роль для самоидентификации жильцов, для осознания их причастности к данному месту, их статуса старожила достаточно очевидна.
<Для некоторых жильцов, владеющих более подробном информацией о давнопрошедшем, она может-таки служить вполне актуальным объяснением теперешнего состояния вещей. Таков, например, рассказ Г.Р. о том, почему с довоенных времен постоянно течет потолок: во время Первой мировой войны здесь был госпиталь, и вдоль мансарды была галерея для прогулок больных, пол которой был покрыт медными листами. Эти листы сняли после прихода к власти большевиков, во время какой-то кампании по сбору металлолома, и с тех пор ниже этажом систематически появляются протечки.>
Эти сведения рассказываются новичкам и гостям, чтобы показать особенность данного места (переносящуюся и на людей, здесь обитающих). Владение этими сведениями престижно (ср. Я вам расскажу про эту квартиру что вам никто не расскажет (Г.З.)). и для человека нестарого недостижимо иначе как через опыт долгого совместного проживания со старожилами.
< Ср. такой пассаж из уст сравнительно новоприбывшего в квартиру человека, оказавшегося причастным к давней ее истории благодаря тому, что квартира когда-то принадлежала предкам его жены: Здесь вообще очень крутая квартира. Сейчас я начну такие легенды поднимать. (А известно, что здесь было раньше?) Известно. До революции здесь жили все Машины, то есть вся квартира принадлежала предкам Маши. (Кто они были?) Князья. Князь Егиазаров такой, армянский. Что-то тут из фотографий осталось. (И.) Очевидно, что эти легенды он собирается рассказывать не впервые.>
После революции большие квартиры в центре часто отдавались партийным функционерам, военным и хозяйственникам высшего и среднего звена. Даже если в квартире не осталось никого из потомков такого жильца, подвергшихся в последствии уплотнению, этот факт сохранен в памяти. Любопытны представления о том, как квартира стала коммунальной. Так, например, в наших материалах, касающихся разных
В другом случае рассказывают о партийном работнике, который пригласил пожить в его квартире людей, пострадавших от наводнения 1924 года. Эти люди затем пригласили своих родственников, и квартира стала многонаселенной. Характерный момент этих рассказов - добровольность приглашения соседей. Люди полагают естественным, что жить одной семье в огромной квартире неудобно, требуется подходящая компания. Некоторые реальные факты могли служить подоплекой такому убеждению, ведь новая элита не чувствовала себя комфортно в роскошных условиях, когда количество комнат превышало число обитателей. Более правдоподобным, однако, представляется другой реальный прототип событий, хотя и не предполагающий вполне добровольного принятия решения. Речь идет о так называемом “праве на самоуплотнение”, в соответствии с которым обладателям излишков жилплощади в течение определеннного времени после предупреждения жилконторы было разрешено самим выбрать себе сожителей.
< Право на самоуплотнение регламентировалось постановлениями ВЦИК и СНК РСФСР от 16 августа 1926 года, от 1 августа 1927 года, и постановлением СНК от 13 марта 1928 года. Излишки жилой площади (в частности, внутрикомнатные излишки), вычислявшиеся исходя из санитарной нормы, должны были оплачиваться в тройном размере, что оказывалось весьма обременительным, учитывая, что система оплаты дифференцировалась в зависимости от социального положения, а не только от размера доходов.>Как правило, чтобы избежать проживания с чужими, приглашали родственников из деревни или прописывали прислугу. По истечении срока жилконтора принимала решение о подселении без согласия уплотняемых жильцов.В результате оказывалось, что хозяева жили в квартире на равных правах с прислугой, или же, скажем, дореволюционные хозяева покидали квартиру, а прислуга оставалось. Следы такой ситуации иногда прослеживаются и до настоящего времени, когда, например, прислуга и бывшая госпожа до сих пор живут вместе в одной комнате (такой случай зафиксирован в наших материалах). Ср. также пассаж из интервью, где обсуждался прежний
владелец квартиры: “ ...банкир, банкир... фамилия я не помню, Башкирцев, что ли. У нас есть соседка, которая должна, по идее, помнить это. Не его. А ее мама работала у него горничной, по-моему. Она не очень любит этот факт упоминать, ее, видимо, как-то задевает, что мама была горничной, но тем не менее... Банкир сбежал, и вот осталась эта горничная, и еще какая-то прислуга... ” (Г.Р.).Самоуплотнение (и просто уплотнение) затрагивало и остававшихся дореволюционных, и заселившихся после революции обитателей квартиры. И те, и другие обычно видятся в качестве своего рода выдающихся личностей. Те немногие сведения, которые имеются об их привычках и образе жизни, связаны с исторической топографией места. Практически в каждой большой коммунальной квартире найдется жилец, и не обязательно пожилого возраста, который возьмется быть вашим гидом и расскажет об изначальном предназначении каждой из комнат. Обитая в бывшей столовой или в ее части, отгороженной перегородкой, или в маленькой изолированной комнате для прислуги, он, тем не менее, представляет себе изначальный план квартиры целиком, хотя никогда не видел его воплощения. Оставшиеся элементы декора служат единственной наглядной опорой для такого представления, а история квартиры оказывается историей перестроек и
перегораживаний, историей борьбы коллективного проживания с изначально не предназначенной для этой цели средой.< Приведем фрагмент из интервью, примечательный ссылкой на изначального жильца: информантка пытается увидеть квартиру его глазами, хотя сама только слышала о нем. Обратим внимание, что поводом для обращения к теме изначальной планировки квартиры оказываются вещи, стоящие в комнате информантки - она гордится ими. Этажерка и столик - вещи до семнадцатого года, это инженера, который здесь жил до 17 года, занимал всю эту квартиру. Я с 32-го года, я его никогда не видела в глаза.
Первая комната, там были застекленные двери, там жила у него прислуга, 15 метров. Вторая комната... это 40 метров....38-40 метров.. это большая... это была у них комната для танцев. Следующая это сейчас две комнаты, из фанеры стены, там вообще комнат не было, коридорчик был. Перед войной сделали эти две комнаты. Следующая комната, как раз напротив, она 24 метра, это была спальня у него. Теперь, значит, следующая комната, узкая такая, узкая в углу, это была его курительная. Затем еще комната, это у него кабинет был. С этого кабинета в коридорчик там дверь была, там узкая, его курительная. До войны туалет вот этот, туалет, ванная - их не было, они были там вот, в коридорчике, сейчас там кладовка. Два туалета было подряд. А эта ванная и туалет - они были у него кладовками. Кухня была пол из розового туфа. Это щас там пластикат наклеен, а был такой вроде как глины розовой, и когда моешь, плохо воду эту тряпка убирала. Наша комната - детская, вот эта. Дверь-то эту до войны сделали, но у него не было здесь двери, а рядом комната 24 метра, это столовая у него. А дальше, двери-то потом пробили туда, там у него тоже детская была. Там до войны был камин, белый такой, как с комод, низкий. Куда он делся, не знаю. И камин у нас в коридоре, зеленый. (Г.З.)>
Перестройки должны бы были последовательно стирать эти опоры для памяти, но будучи выполнены самым дешевым образом, они оставляют зримые следы прошлых состояний.
Чердак, подвал и вообще периферия дома, как полагают, могут скрывать секреты прежних жильцов и владельцев. Так, распространено представление о том, что когда после революции кто-то из них бежал за границу, в доме остались клады. В поисках кладов простукивались стены, обшаривались подвалы и чердаки. Это было отнюдь не только детской игрой даже и в послевоенное время, хотя дети, разумеется, принимали в этом занятии самое активное участие, ср. Все рассказывали, что тут где-то есть клад, и вот все ходили стучали, искали клад. И дети, и взрослые искали клад, соседи, когда услышали от швейцара, что тут где-то клад замурован. Ну, пошел слух. ... Может быть, и есть он до сих пор где-то, но... Так бабушка рассказывала. Соседи каждый в своей комнате выстукивал. Ничего не нашли.. . (Е.С.)
Перепланировки внутри дома и разделы больших квартир на квартиры меньшего размера добавляли зданию секретов. На лестницах и внутри квартир появлялись закрытые или заколоченные двери, про которые не всегда возможно точно сказать, куда они ведут. По поводу таких дверей можно услышать самые любопытные предположения, да и в целом немногие жильцы четко представляют себе реальную планировку дома. Если же из-за дверей периодически слышны какие-либо звуки, то это дает богатую почву домыслам. Впрочем, представления о таинственных свойствах того или иного помещения может не предполагать никаких внешних примет таинственности вроде заколоченной двери, ср. об одной из комнат в квартире: Вот эта комната пользуется такой нехорошей славой. Все говорят, что она нехорошая. На самом деле я не трусливый человек, но недавно мне так страшно было. Я спала, и у меня такой глюк был - я спала лицом туда к стенке - и у меня глюк был, что здесь стоит какой-то мужик и мне что-то говорит. Я уже не помню, я не сообразила, что он мне сказал. У
меня просто закружилась голова, и мне так страшно было. Я сюда повернулась - никого нет. И с тех пор у меня - все, я уже напугалась, и мне постоянно кажутся какие-то голоса тут, наверное, я с ума схожу. Раньше я никогда не боялась, ни темноты, ничего....Говорят, тут видели какую-то черную девочку. Такая байка ходит. Я, конечно, в нее не верю, но мои соседи, то есть брат молодого человека, которого вы видели, они, наверное, вплоть до прошлого года утверждали, что они тут видели лет пять назад какое-то привидение, силуэт черной девочки, который как будто бы сюда вошел, через дверь просто, прошел откуда-то из коридора, из темноты, и все, и исчез. Они живут вот там, и у нас часто не бывает света в коридоре. И они говорят: “Мы вышли, смотрим - идет. “ И она зашла в эту комнату. Причем я здесь еще не жила, им как бы незачем было меня пугать. (Н.)Даже безотносительно к привидениям связь с бывшими обитателями и основателями дома незрима, но ощущается жильцами и особенно старожилами. Люди чувствуют, что они живут в особенном месте - кстати говоря, это чувство почти совершенно чуждо жителям окраин, обитающим в стандартных домах, где ни дома, ни квартиры не имеют своего лица и своей особенной истории. Трудно представить себе мемориальную доску на стене блочного дома, построенного по типовому проекту: такое здание сомнительной индивидуальности не предназначено для памяти, это нечто временное, предназначенное служить в качестве спальни. Напротив, в центре города, где каждое место нагружено историческими и литературными коннотациями, память незаметно вовлекает в себя даже тех людей, которые отнюдь не склонны к историческим или литературным интересам - хотя бы через названия улиц и домов. Живя с рождения в большой коммунальной квартире в центре города, человек чувствует себя укорененным в этом месте.
Более того, он претендует на то, что именно его место особенное - более особенное, чем другие. Так, например, сразу в нескольких квартирах одного дома люди утверждали, что именно в этой квартире жил архитектор, построивший дом. Одна пожилая женщина (Г.З.) даже утверждала, что, как ей достоверно известно, архитектор тайно продолжал жить в этом доме и после революции вплоть до печально знаменитого 1937 года; он коротал дни на чердаке со своей экономкой, которая иногда отлучалась продавать его фамильные драгоценности (как удалось установить, архитектор умер в 1923 году и могила его имеется на Волковом кладбище). Схожие предположения высказываются обычно и относительно квартиры, где жил бывший владелец дома. Имя владельца помнят (зачастую не зная о нем ничего, кроме имени), и теперешние жильцы в разных квартирах полагают, что он проживал именно в их квартире - и показывают его кабинет, столовую или гостиную.
< Следует отметить, что в свое время отношение жильцов в "бывшим" и "социально чуждым" было окрашено далеко не самыми добрыми чувствами, что подтверждают множество документов двадцатых годов, отражающих "голос низов". Вот несколько красноречивых примеров из писем трудящихся. "Проживание в наших домах нетрудовых элементов - бывших домовладельцев и их родственников, хотя бы даже и членов профсоюза, является источником систематических злоключений в ЖАКТах, вносит дезорганизацию и пагубно действует даже и на пролетарскую часть..." (Жилищная кооперация, 1928, 23/24, с.23); ср. также из рубрики "Классовый враг в наших домах" в журнале "Жилищное товарищество - жилище и строительство": "все они бывш. домовладельцы, если не открыто, то в душе оттачивают "финки против рабочих, являющихся хозяевами дома", и ... "вывод один - ... необходимо выселить всех бывших домовладельцев из их бывших домов". [...] Нельзя считать вопрос разрешенным, если мы обойдем тех наследников бывших, которые прикрываются маской советских работников. ... Необходимо их всех лишить возможности "постоянного созерцания" своего бывшего наследства". [...] "Лишить права быть членами жилищных товариществ всех без исключения бывших домовладельцев, независимо от социального положения в данное время". (1928, No 44, с.19-20).>
Период тридцатых годов обычно вспоминают как время хорошо организованного, несмотря на тесноту, коммунального быта, со строгим порядком.
< Обратим внимание на то, что именно этот период истории коммунальных квартир, с характерным "хулиганством в квартирах", стал предметом сатирических изображений коммунального быта в литературе. На него же приходится максимальное число публикаций руководящих документов, регламентирующих внутренний распорядок в квартирах; более поздние, послевоенные версии лишь вносили изменения и дополнения в имевшиеся формулировки и были значительно менее конкретны, отчего и возникала необходимость в рукописных инструкциях вроде тех, что обсуждались выше в главе 6.>
Чистые лестницы и забота дворников об их состоянии, безопасность дворов и закрытые на ключ ворота и входные двери парадных представляют собой предмет ностальгии. Традиционно важная еще с дореволюционных времен роль дворника как "хозяина" определенной территории (который по совместительству был в курсе поведения и привычек жильцов дома и делился наблюдениями с милицией и компетентными
органами) сохранялась долгое время, по крайней мере, до упразднения ночного дежурства дворников и до повсеместного перехода на центральное паровой отопление.Во время войны, в блокаду и в первые послевоенные годы население квартир менялось активнее, чем в другие периоды. В рассказах старожилов и их потомков о тяготах этого времени есть повторяющийся мотив: пришельцы этого периода рассматриваются ими как главный двигатель первого серьезного ухудшения порядка, дисциплины и отношений в квартире.
<(Когда перестали натирать полы?) А после войны. Вселились деревенские, с разных областей, так вот они начали все тут драить и мыть. А до войны у нас не разрешалось. (А почему не разрешалось?) Беречь надо этот дуб. Паркет. Ср. также До войны все дружно жили. Все друг другу помогали, никогда ссор у нас не было. Никто денег не копил - получат получку и все стратят. Весело жили. Не как после войны, что деньгу копят там, ты ко мне не ходи, я к тебе не хожу
... По комнатам после войны никто никогда не ходил, все дела обсуждали на кухне. [...] (А кто откуда приехал, вы знаете?) Конечно. Первая комната - Белоруссия, вторая - Новгород, эти вот ярославские, а эти, эту вот не знаю, она никогда не говорит об этом. Это рядом -псковские, те - калининские. Разные области. Я одна здесь с довоенных времен. (Г.З.) Число жильцов в разные периоды информантка оценивает (мысленно перечисляя их в порядке расположения комнат) так: до войны - 21 человек, после войны - 40, сегодня - 17. >Однако более молодые информанты склонны считать как раз послевоенное за точку отсчета в состоянии чистоты и порядка, сравнительно с теперешним упадком, ср. "Когда я приехала сюда в сорок восьмом году, я прямо удивилась. Такая была чистота!" (А.К.)
Четкое представление о переменах того времени в составе жильцов имеется и у людей, родившихся после войны, ср. из уст сравнительно молодой информантки: ...сильно изменился контингент в войну. Кто-то умирал, а в это время те, кто, там, воздушной обороной занимался, вот их подселяли по месту их дежурств. Вот такие появились у нас... по-моему, они псокпские, что ли... последняя из них недавно умерла. А так остальные, скажем, во второй этаж снаряд попал, окна разнесло - перебрались на пятый... (Г.Р.)
В принципе, этот текст практически неотличим от рассказа непосредственного участника событий.<Ср. из уст пожилой информантки: И вот эта квартира была заселена довольно приличными людьми. Они дружно так жили, но вот постепенно начинает меняться контингент. С войны. Освободившиеся комнаты стали заселяться. В основном из деревни, многие пытались ведь в город прорваться. Обрати внимание, что одна приедет сестра, потом за ней все остальные, они все сейчас имеют отдельные квартиры, эти деревенские. А мы так тут и чахнем. (С.А.)>
Следующее столь же серьезное ухудшение относится уже к эпохе Перестройки. Старожилы и интеллигенция считают деревенское происхождение пришельцев - и их соответствующую “бескультурность” - в качестве причины конфликтной атмосферы в квартире, которая, как полагают, зародилась именно в это время.
Сравнительно более поздние периоды отражаются в структуре сегодняшнего сообщества: участники событий либо все еще живут здесь, либо недавно переехали. Их конфликты, проблемы, кражи, браки, смерти и рождения определяют сегодняшний пейзаж квартиры. Хотя перемены второй половины восьмидесятых привели к значительному уменьшению населения квартир, это время видится как окончательный упадок традиционных норм коммунального быта. В сознании старых жильцов значимым этапом в цепи событий, приведших к этому упадку, была отмена ночного дежурства дворников. С этого времени появляются, например, граффити на стенах в парадных (самые ранние, обнаруженные нами, относятся к 1956), а роль домоуправления падает, перестают быть действенным средством сдерживания квартирного хулиганства товарищеские суды. Годы Перестройки привносят широкое распространение отклоняющихся образов жизни и общее ухудшение технического состояния квартир, граничащего сегодня с разрухой. Здесь значимым событием оказывается изменение системы вывоза мусора: прежде на каждой площадке черной лестницы стояли баки с пищевыми отходами, а в квартире мусор собирался в общие ведра, которые ежедневно выносились дежурным на помойку. Сегодня, напомним, у каждой семьи имеется собственный пакет, который выносится самостоятельно. Это - частное проявление процесса приватизации жизни и ослабления контроля коллектива за бытом, что осознается как крах традиционных норм общежития.
Общим местом рассказов старожилов о прошлом оказывается своеобразная мифологема “золотого века”: раньше жили в тесноте, да не в обиде, умели поддерживать порядок; ругались и склочничали, но в целом жили дружно. Наркоманов не было, квартиру убирали лучше, люди были честнее и у своих никогда не воровали. Более того, в квартире были лидеры - люди, ставившие общественный интерес выше личного, принимавшие решения и бравшие на себя ответственность (рассказы про таких людей и их деяния - отдельный разряд исторических повествований). Разумеется, такой ностальгический подход более заметен у представителей старшего поколения,
являющихся носителями традиционного коммунального мировосприятия. Нельзя не отметить, что этот подход своеобразно преломляет реальные процессы социального изменения.Овладение индивидом исторической памятью сообщества оказывается одним из важнейших факторов его самоидентификации как члена сообщества. Помимо того, этот корпус представлений имеет прямое значение для повседневности. Обычно предполагающий владение этим корпусом статус старожила и соответствующие ему особые права не только были (и в какой-то мере остаются) частью обычного права, но и были отражены в советском законодательстве. Так, старожилы обладали преимущественным правом на освободившуюся жилплощадь, и даже сегодня многие пожилые люди убеждены, что государство “должно” предоставить им дополнительные комнаты или отдельную квартиру только потому, что они здесь живут всю жизнь и пережили здесь блокаду. Ссылки на срок проживания на этом месте оказываются обычным аргументом во внутриквартирных конфликтах, причем ссылки могут относиться даже не столько к личному участию в жизни данной квартиры, сколько к проживанию в этом доме, на этой улице или в этом городе, т.е. к причастности к местной истории в более широком смысле. Таким образом, особое чувство принадлежности к месту переносится с данной квартиры на место на исторической карте города, со всеми его коннотациями.
В последние годы фирмы по торговле недвижимостью, занимающиеся расселением больших коммунальных квартир в центре города, сталкиваются с нежеланием жильцов расселяться. Как бы ни привлекательно казалось получить отдельную квартиру в обмен на свою комнату в коммуналке, многие жильцы проявляют упорное сопротивление, отказываясь сменить образ жизни и место жительства. <В какой-то мере это обусловлено, конечно, не столько привязанностью к ge
nius loci как необходимому элементу "дома", а тем, что работа и школа рядом, кругом привычные магазины и транспорт ходит удобно; человек уже вплетен в социальные сети, отчасти связанные с местом проживания. > Требование отдельной квартиры в центре в обмен на комнату в коммуналке не всегда оказывается реалистичным с точки зрения риэлтеров. Кроме того, достаточно просторно чувствующие себя жильцы сегодняшней большой КК зачастую просто не склонны к резким переменам, что они мотивируют, в частности, отсутствием денег на какое бы то ни было обустройство нового жилища - переезд, ремонт, покупка новой мебели.< Этим же, кстати, мотивируется и нежелание перепланировать имеющуюся жилплощадь, когда в интервью обсуждаются возможные проекты сделать отдельный вход, анфиладу из нескольких комнат, установить собственный санузел - то есть сделать себе подобие отдельной квартиры, что было бы в некоторых случаях вполне реально с точки зрения внешнего наблюдателя; интервьюируемые же никогда не задумывались о такой возможности и
, соответственно, не имеют ни малейшего реального представления о действительных - не столь больших - затратах труда и денег, которые потребовались бы для этого.>Иногда, впрочем, жильцы соглашаются переехать в новостройки - но с тем, чтобы оказаться на одной лестничной площадке со своими бывшими соседями.
Наряду с такими упорными приверженцами своей квартиры как места или своего коллектива как компании в сегодняшних КК значительную часть жителей составляют те самые "временные" жильцы, о статусе которых мы говорили выше в главе 7, - те, кто относятся к КК как к общежитию, как к временному пристанищу. К ним, разумеется, все рассуждения о роли представлений о местной истории для осознания самих себя как жителей данной квартиры применимы в куда меньшей степени
. Ср. показательный фрагмент из интервью: (Вот кто-то если вселяется в комнату, он знает, что там было?) Ну, если тот, кто жил в этой комнате до того, помимо того, что рассказал, он еще и интересовался, то тогда да. Но дело в том, что те, которые сейчас вселяются, они слишком, видимо, молоды сознанием и считают это общежитием: им глубоко наплевать, кто это построил, кто здесь жил. И какую-то... чисто такую... родословную этого дома они не собирают... то есть временно заселились и временно... (Сколько сейчас таких жильцов, которые временные, как в общежитии, в сравнении с такими, которые здесь постоянно живут?) Пятьдесят на пятьдесят. Я уже себя считаю постоянным, потому что имеет для меня значение... как бы не жилплощадь понятие, а понятие "дом". А у них - то есть в любом случае, я уверен, им скажи, что, там, у вас комната, допустим, 25 метров, а вот в соседнем доме есть 26. Они тут же - раз и переедут. А мне, например, скажи, что вот у тебя комната здесь, а в соседнем доме, там, в три раза больше, я все равно здесь останусь. (Даже практически такое предлагалось?) Да, какие-то частные компании по расселению, видимо, для того, чтобы сделать какие-то офисы, ходили предлагали - вот нам, в частности, мы же по документам считается в одной комнате живем - ну, из-за того что здесь камин, высокий потолок, там, еще что-то, предлагали трехкомнатную отдельную квартиру. Нам, за это. Ну, мы, естественно, отказались. ... [некоторые] соседи возмущались. Ведь они здесь и живут - накопить денег и купить новую квартиру. (И.)Представление о доме как о чем-то большем, чем более или менее временное место сна и отдыха, где хранятся твои вещи, включает, как правило, элемент привязанности к данному району, кварталу и дому, особенно, если человек вырос здесь и его собственная история вплетена в контекст его представлений об истории квартиры, дома и квартала. Идея о том, что все это, вкупе с привычным бытом, можно кардинально поменять, а цену твоего дома и твоей связанной с ним истории можно точно определить в долларах в соответствии с состоянием рынка недвижимости, оказывается неприемлемой для тех, кто говорит агентам, занимающимся расселением, "я отсюда никуда не поеду", навлекая на себя гнев части соседей. Возможно, риэлтеры не могут предложить достаточную цену.